Гнездо орла

Лей сразу после звонка Гесса распорядился закрыть кладбище для посетителей и повсюду выставить посты-невидимки. Посвященный в дело Борман, почти постоянно сопровождающий фюрера, должен был сообщить Лею о «зреющем намерении Гитлера куда-то на время скрыться». Веселая задачка! Но Мартин с нею справился. В шестом часу он позвонил Лею в рейхстаг, и Роберт, бросив все дела, поехал на кладбище, помянув недобрым словом Гесса, уже в который раз ставившего его черт знает в какое положение.

Кладбищенский сторож быстро провел Лея в самый центр, к похожей на цветочный холм могиле. Роберт раскопал среди цветов мраморную плиту, чтобы удостовериться. «Здесь покоится… любимое дитя… наш солнечный лучик… умерла 18.09.1931». Он все еще хорошо помнил то 18 сентября — нелепый, тяжелый день, нелепая смерть…

Роберт сел на скамейку; достав свой именной браунинг, положил его на колено, а сверху — руку. Посидев какое-то время, он оперся рукой с браунингом о закругленную спинку, опустил голову. И почти сразу задремал. Но и во сне он, как всегда, оставался настороже. Почувствовав, как кто-то осторожно вынимает у него из руки оружие, он и виду не подал, что проснулся. Теперь стоило лишь немного скосить глаза, и он мог спокойно наблюдать за фюрером, который, проверив затвор, отложил браунинг в сторону и сел на другой конец скамейки.

Роберт не знал, сколько прошло времени; у него онемела рука и начало так ломить шею, что он едва терпел. Но что оставалось делать?! Фюрера нельзя оставлять без присмотра. Он не должен сейчас впасть в какое-нибудь невротическое состояние, депрессию, прострацию и тому подобное.

Но шея болела, и Роберт решился выпрямиться. Открыв глаза, поискал свой браунинг.

— Вот он, — кивнул Гитлер. — Вы уснули с ним, прямо у виска. Это… тот самый?

— Меня замучил один сон, — начал Роберт. — Она… приходит ко мне и просит отдать эту «игрушку». Точно так же, как просила в тот день. Но тогда я не отдал. Сон такой навязчивый, тяжелый…

— Отдайте его мне! Пусть… — резко повернулся Гитлер. Он хотел сказать: «Пусть ко мне приходит!». Но вскочил и подошел вплотную к плите.

«Начинается», — подумал Лей, пряча браунинг подальше за пазуху.

Он никогда по-настоящему не верил в силу чувства Адольфа. Гели Раубаль помнилась ему простенькой и легкомысленной. Эта девушка только начинала выбираться из своего невежества, и, возможно, со временем, из куколки и вышло бы что-нибудь с крылышками. Правда, Маргарита считала ее талантливой, а Эльза Гесс — отмеченной и еще какими-то особыми дарами ума и сердца. Впрочем, дело-то было не в Ангелике.

Феликс Керстен, например, утверждал, что гипертрофированный эгоцентризм часто не позволяет человеку переступить черту родственного, кровного круга — отсюда и происходит взаимное тяготение родственников.

— Так, отдадите? — едва слышно переспросил Адольф.

— Не сейчас. После, — так же мрачно, но внятно ответил Лей.

— Хорошо. После. А… правду скажете?

Правду… Это только Маргарита тешит себя тем, что знает ее. Кажется, она даже предлагала рассказать Юнити… Все-таки напрасно он тогда не спросил.

Роберт поморщился ненужным мыслям.

— Чтобы любить вас, нужны силы. Она их в себе не нашла. Вот правда, — твердо ответил он. — Девочка просто испугалась.

Гитлер медленно повернулся. Его взгляд, нацеленный на Лея, должно быть, прожег деревянную спинку скамьи у того за спиной.

— Вы… так думаете? Вы убеждены?

— Она сама мне сказала. Когда мы с ней искали в тот день художника, она сказала, что не хочет причинять вам боль, потому что любит слишком сильно. Она сказала, что любит так, как нельзя любить в этом мире. С художником же все проще. С ним она ходит по земле. Она собиралась бежать с ним. Они даже уехали в машине Гесса. Но вернулись. Она вернулась, я думаю, потому, что и в этом простом мире ощутила себя чужой. Она как будто потерялась между двух миров. И испугалась, бедняжка.

Лей говорил скорее равнодушно, устало, как о само собой разумеющемся, давно понятом и несложном деле, хотя и печальном. Он сразу выбрал эту тональность и не ошибся. Адольф жадно слушал, подавшись вперед и сгорбившись; сведенные судорогой губы подрагивали.

«Вот на этом бы и закончить», — размечтался Лей.

По всей Вене третий день гудели колокола; гул и звон хорошо были здесь слышны. Они напомнили Роберту о том, что этот напряженный, ушедший в себя человек, уязвимый для воспоминаний о надежде на счастье с женщиной и, по-видимому, уже навсегда одинокий, все-таки не только кумир, на которого молятся миллионы… И Роберт не то чтобы устыдился, а внутренне придержал себя, подумав, что на сегодня солгал достаточно.

Он встал и несколько секунд постоял у спрятанной под цветами плиты. Потом кивнул фюреру и пошел прочь. За воротами рядом с его машиной стояла машина Гитлера. Лей подождал немного. Гитлер медленно шел к выходу по усыпанной мраморной крошкой кладбищенской аллее, шел устало и тяжело, но уверенно.

— Вы куда сейчас? — спросил он Лея. — Хотя, у вас ведь здесь семья.

— Маргарита с детьми в опере, — ответил Роберт. — Вы сегодня обедали?