Гнездо синицы

На визитке тёмно-пурпурного цвета не было ни имени, ни адреса, ни телефонного номера, там был изображён тот же знак, что и на груди Директора: два квадрата, повёрнутых относительно друг друга на сорок пять градусов, и две окружности. После символических похорон своих друзей я часами разглядывал его, пытаясь разгадать значение линий, спасших меня от неминуемой гибели. Мне казалось, что знак мог быть связан с Вифлеемской звездой, часто изображаемой на иконах в виде октаграммы; с другой стороны, он скорее напоминал мусульманский каллиграфический символ руб аль-хизб, но всё же не был им, так как, в отличие от последнего, был заключён в ещё одну окружность – таким образом восьмиконечная звезда ограничивалась снаружи и изнутри; в нумерологии (не утверждаю) восьмёрка ассоциируется с бесконечностью, на что могли бы намекать обе эти окружности: внешняя, за границей которой раскинулся необъятный макрокосм, и внутренняя, куда вечно утекает от умопостижения бесконечно малое; в течение восьми лет Феб пас овец Адмета, в наказание за убийство предсказателя Пифона; вместе – одна окружность внутри другой – также имели сходство с радужкой и зрачком; затем в ход моих мыслей вплетался лимб, предместье Ада, уготованное для некрещёных младенцев, или Аль-Араф – стена между Джаханнам и Джаннат, или же сотканный из лучей света мост Чинват, прохаживаясь по которому можно наблюдать одновременно обречённых на бесконечные муки по одну руку и наслаждения – по другую. Я не знаю, что из этого выбрать, но обнаруживаю в пересечении этих линий судьбу народа, застрявшего где-то между ностальгией по будущему и туманностью прошлого, а заодно и церкви, ржавеющие индустриальные районы, заброшенные деревни, судьбы свою и своих давно ушедших товарищей. Чем они точно не могли быть, так это просто линиями, в этом я почему-то не сомневался.

«Всё суть части одной игры», – таковы были последние слова Директора – выдуманного человека. Надувной человек улетел, сборный человек улетел.

Взглянув с высоты на цирковую сцену, я увидел тот же знак и, рукой придерживая сырую ветвь боярышника, очутился на поляне перед крестом, на сей раз в полном одиночестве. Меня осенило… Передо мной всё это время было гнездо, то самое, что протягивала нам Заря, сверкая самодовольно глазами. В гнезде с утра ещё пищали птенцы, живые, причудливые, уродливые, они толкались, разинув голодные клювы, в ожидании того, что с неба на них свалится пища, но волею судеб досталась им не пища. Заря смотрит оттуда в эту самую секунду, а мы её не замечаем, как не замечали и раньше, чтобы потом (когда-нибудь после, не в самый удачный момент) ненароком споткнуться и провалиться сквозь ветки, цепляясь за надежду завтрашнего дня, и, раз взглянув оттуда-сюда, мы оказываемся в ловушке пройденных путей и разыгранных сценок, из которой нет выхода. Сколько раз мне приходилось задерживать дыхание, пробегаясь взглядом по написанным строчкам, но никогда ещё, выныривая, вдох не казался мне столь упоительным. У моих коленей лежал расколотый орех, содержимое которого пролилось на кухонный пол, а жёсткое кокосовое волокно, должно быть, больно врезалось в мои опухшие кулаки, но за грёзами боли как таковой не ощущается.

Сдоба[243],[244],[245].

Рекомендуем книги по теме

Салюты на той стороне

Александра Шалашова

Сато

Рагим Джафаров

Страх

Олег Постнов

Отец смотрит на запад

Екатерина Манойло