Гном. Трилогия

В этот же день он впервые встретился с пациентом. Это уже мало походило на человеческое тело в обычном понимании, разве что — на злую пародию на него. В каком-то причудливом кресле сидело некое существо, согнутое настолько, что нос его почти упирался в колени. Настолько, что сидевший в нем не мог посмотреть на Костоправа прямо, глаз не было видно, и во всей красе на лице его можно было разглядеть, разве что, только изломанные, кустистые, почти совсем седые брови. Кисти рук выглядели так, как будто над ними пару лет тому назад потрудились легендарные китайские палачи, кропотливо, не пропуская ни одного, вывихнувшие в них каждый сустав, переломавшие каждую, даже самую маленькую косточку. Они напоминали, скорее, не человеческую руку, а какой-то узловатый, шишковатый корень вроде знаменитой мандрагоры, либо же причудливое ракообразное тропических морей. «Бехтеревка» на последней стадии, чтобы поставить этот диагноз даже не надо быть специалистом.

На расстоянии нескольких шагов слышалось стесненное, тяжелое от неестественной согнутости позвоночника дыхание, и, — это задело врача чуть ли ни сильнее всего, — в одной из изуродованных рук важный пациент как-то умудрялся удерживать кривую толстую трость, покрытую черным лаком. Как? Он еще и ВСТАЕТ?! Может быть, даже делает два-три, — да хоть сколько! — шага? Поистине, Всеблагой Господь мало создал такого, что человек был бы не в силах вытерпеть.

Этот, — таки да, мог: не сразу, в результате настойчивого, длительного усилия, отчасти боком, все же сумел посмотреть на пришедшего с визитом доктора, встретиться с ним взглядом. В смолянисто-черных, узких глазах калеки пылало мрачное, неугасимое, как в Геенне, пламя. Его взгляд буквально обжигал, так что Костоправ поневоле вздрогнул. Каков бы ни был цвет глаз пахана, взгляд у них почти одинаковый. По крайней мере, по тому действию, которое он оказывает на шестерок. Тут он не мог ошибиться, потому что в родном отечестве умение вовремя распознать такой взгляд есть вопрос выживания. Это был еще тот старичок. Не зря за него хлопотали на самом высоком уровне по обе стороны границы. Попробовали бы только не хлопотать. А еще ему стало совершенно ясно: чем бы ни закончилось их безнадежное мероприятие, вряд ли дедуля когда-нибудь станет другом что ему самому, что всему многонациональному советскому народу со всем его руководством вместе.

На самом деле весь этот ритуал молчаливого знакомства длился считанные секунды, полминуты от силы, и пора было переходить к делам. За спинкой кресла, постоянно готовый к услугам, стоял высоченный китаец незаурядной красоты, одетый во что-то вроде кофты и прямые штаны из лиловато-серого с жемчужным отливом шелка. Обычная его азиатская улыбка выглядела чуть… заискивающей, что ли? Нет, похоже было, что служитель по-настоящему предан калеке и смотрит на вошедшего как на последнюю, возможно — обманчивую надежду.

— Попросите его, — едва слышно вздохнув, обратился к нему Костоправ, — подать мне руку…

Все было не так плохо, как он ожидал, а гораздо, гораздо хуже. Сожранные болезнью суставы и по сю пору оставались отечными и горячими на ощупь. Обострение никуда не делось, пребывало чуть ли ни в полном разгаре. С другой стороны, это давало хоть какую-то определенность в плане дальнейшей тактики. В памяти немедленно всплыли имена парочки людей, подлежащих мобилизации в первую очередь. То-то они обрадуются. Тот же Евгений Михайлович Тареев, — это не тот человек, которому можно так просто крикнуть: «К ноге!». Ну и насрать на их недовольство, он-то вон, терпит, и ничего… В чем он мог быть уверен: даже обидевшись, будучи, как правило, людьми самолюбивыми, темпераментными и с большим апломбом, врачи такого уровня не будут работать хуже, просто не сумеют.

Он все-таки не был специалистом, специалист озаботился куда сильнее.

— Для начала ему надо заменить плазму. По возможности, — всю. При таком объеме она должна быть одногруппной. Еще: лошадиную дозу так называемых «гормонов», кортизола*, я пришлю. Может быть, это позволит нам выиграть время, хотя лично я сомневаюсь. Эти дикари притащили его на последнем издыхании… Я, конечно, проверю, но только почки у него тоже пострадали, это наверняка.

— А потом?

— Не знаю. Я не господь бог. Не вижу, чем бы еще мог быть полезен.

— Не выйдет.

— Чего?

— Умыть руки, говорю, не выйдет. Меня вон не отпускают, а я вовсе не при делах. Так чем вы лучше?