Гномон

Они подъехали к моим дверям, и священник формально сказал, что ему очень жаль. Я увидела, что он не лжет. Его сан не позволял проявлять чувства физически, но его рука дернулась. Он хотел меня обнять, поддержать. Он сам пережил такой день, получил такие же известия и сумел выжить, хотя думал, что умрет. Я могу прийти к нему, как только пожелаю, и он сделает все, что сможет. Это было даже не приглашение в постель. Он пытался сказать, что я не одна, и его скрытая мука высвободила мой ужас, который поднялся вверх по хребту, влился в сердце, выступил на коже, так что все волоски поднялись, а я покрылась потом на ярком солнце. Я закричала на него. Не медли. Скажи мне.

Он сказал, что мой сын умер.

Я не поверила, хотя знала эту пьесу. Где я смогу его увидеть? Я должна положить его и обмыть. Где он?

Один за другим они обернулись и посмотрели на красивый ящик. До конца своих дней я буду его видеть так, как увидела тогда, словно впервые: темное дерево, инкрустированное узором из переплетенных квадратов; лабиринты в лабиринтах, чтобы казалось, что они уводят в бесконечность; шкатулка с секретом и загадкой, сундук для драгоценностей.

Они внесли его в мой дом, поставили среди жаровен, горелок и хлама, разместили на полу, как чудесный новый стол. И один за другим ушли.

* * *

Мой мальчик застыл в ящике на полпути между поверхностью и медным днищем. В северном холоде мед застыл и приподнял его, но теперь, в Африке, он вновь растаял, а тело так и не опустилось на дно. В нем, наверное, скопились газы. Я опускаю руки в медовую глубину и обхватываю его под мышками, как прежде, когда в детстве он обдирал ногу или пугался огромной злой пчелы. Я прикоснулась к его коже и заплакала. Он был такой тяжелый, что я не могла его поднять. Я тянула и чувствовала, как мускулы в спине воют от напряжения, но он не двигался с места. Мой мальчик всегда был такой упрямый. А я просто тянула и тянулась к нему, потому что я его мать. Час мы провели в этом последнем объятии, прежде чем его голова и плечи вынырнули наверх, а потом он вздохнул, будто я сказала какую-то несусветную глупость.

Я обмыла своего сына, одела его, сделала все необходимое. Когда мне снятся дурные сны, или я лишаюсь сна от страха либо по другой причине, не его призрак приходит ко мне, но образ коробки, покрытой мелким мозаичным узором, бесконечно сходящимися углами в металлической пластине замка. Я вижу его во мраке у своей постели или как его вносят в дверь. Я слышу тяжелую поступь носильщиков, вспоминаю их лица, помню, как они отводили взгляд. Чувствую запах дерева и меда, слышу скрип петель, просыпаюсь с криком и дрожу. После этого кошмара я никогда не засыпаю снова. Спускаюсь на первый этаж, работаю, готовлю или убираюсь, пока солнце не встанет, и тогда открываю все двери, чтобы убедиться – ни за одной из них меня не поджидает ящик.

Наверное, я единственная в мире женщина, которая боится гроба, а не его обитателя.

* * *

В горящей библиотеке я делаю шаг вперед, потому что я – его мать, и под капюшоном плывут черты лица. Теперь это Августин, еще шаг – Моника. Когда я отступаю, снова вижу Адеодата, его образ словно выступил из-за тучи. Я делаю шаг назад, вбок, вперед, и лицо меняется с каждым моим движением. Привычная геометрия смерти. Я его вижу, но не могу коснуться. Не могу дотянуться до него отсюда.

– Известно, что Враг создал павлина, дабы доказать, что он может создавать красивое, а не только уродливое. Но хоть ему и удалось выстроить изящную внешность, он не смог завершить работу, поэтому голос павлина похож на вопль души в Тартаре или крик горящего камня, – говорит демон. – Тем не менее следует признать, что всякая птица, если присмотреться, есть лишь крокодил в красивом оперении.

– Где мой сын?

– Катабасис – это странствие. Мертвых не получают в дар, их нужно вырвать с боем. Если хочешь вернуть душу в мир живых, ты должна спуститься вниз и рискнуть.

– Другие должны, но не я.

– Да, у тебя есть Алкагест, но ты не знаешь, как им воспользоваться. Будешь испытывать свою магию на собственном сыне? Воскресишь его бесформенным или оставишь в Аиде половину его души из-за спешки?

– Твой лик – обман. Зачем мне верить твоему голосу?

– Это риск.

– Ты сказал, что он разорвался.

– Не все ли разрываются?

– Ты сказал, что он брошен на океан Апейрон.

– Ты знаешь мой ответ.

– Но я его не понимаю.

– Твоя история трогает мое сердце.

– Я могу тебе приказать.

– О да. В этом суть.

– Почему?

– Ты обладаешь бесконечной силой, но конечными познаниями. Ты не знаешь, в какие рамки поместить свои допущения, чтобы достичь цели; ты не знаешь природу смерти и потому не способна легко ее развеять. Приказ, отданный без уверенности, не исполняется. Я владею знанием, которого тебе недостает. Ты можешь мне приказать, но в этом кроется рекурсивная вероятность ошибки. Если бы ты знала, чего от меня требовать, тебе не была бы нужна моя помощь. Более того, твой риск возрастает, ибо я ищу способ отомстить за твое превосходство.

– Я могу пожелать стать мудрее.