Гобелен (СИ)

Она тоже его наказала, так, как могла наказать только мать (Не то чтобы он когда-нибудь это признает, скривился он, да и она не была его матерью. Просто не была ею, и все.) Когда он закрывал глаза, невидимые пряди судьбы тянули его за собой по своим тропинкам, через плетения, сквозь время и пространство, и заставляли Локи изучать нити и натяжения между различными прядями, заставляли наблюдать за каждой из них до тех пор, пока она не оборвется на скоротечных секундах возбуждения, страха и непреодолимой грусти.

Поначалу он наблюдал именно те нити, что соткала Фригга, чтобы расшевелить и направить его, словно она пыталась подтолкнуть Локи в верном направлении (теперь-то, когда он мог видеть пряди, он повсюду замечал ее шитье), но все никак не могла его спасти.

Он падал с Радужного моста — прямиком в самые темные глубины вселенной, прямиком в руки Безумного Титана — и так в каждой нити.

Понимание отразилось на Локи телесной болезнью. Стражники подумали, что Локи уступил какому-то яду, который в тот день был добавлен ему в еду, и стояли, хихикая, перед силовым полем, указывая на него и смеясь, в то время как Трикстер, повинуясь рвотным позывам, согнулся над ведром, пока ему наконец не удалось нажать на нужную секцию, чтобы открыть туалет. А дальше даже сейд не защитила его; шок был так велик, что он не смог создать иллюзию, чтобы оградить себя от их надоедливых взглядов, и Локи вспоминалось ощущение желчи, поднимающейся вверх по горлу, да мучительный ожог, опаляющий его желудок.

Мысль, что ничто не могло его спасти, ничто не могло спасти его от этой судьбы, заставила Локи всею душой пожелать конца, не желая ничего большего, кроме как лечь и сдаться, забыть о том, что его создали когда-то - обернуться в ничто, прах к праху - и исчезнуть.

Тогда она сказала ему: “Не надо, будет только хуже”, а Локи ухмыльнулся и огрызнулся “Куда уж хуже”.

Но он знал, что хуже стать может, и знал, отчего. Он знал. Очень хорошо.

В конце концов Иной придет за ним. Комнатная собачка Безумного Титана не позволит провалу Локи в захвате Мидгарда остаться безнаказанным. И, со временем, Танос узнает, что Локи сделал в Мидгарде, разгадает его обман… но теперь уже слишком поздно.

И как же много раз выпадал подходящий момент, случай, когда он думал, что вот сейчас, именно сейчас, может, кто-нибудь все-таки позволит ему заговорить, кто-нибудь все-таки выслушает. А потом, когда его, скованного по рукам и ногам, притащили к Одину, старый дурак только глумился над ним. Всем рассказал, что Локи был ничем, кроме как марионеткой, игрушкой, которая переросла свою пользу для Асгарда, ребенком, который должен был умереть, если бы не великодушие натуры Одина и не его желание трофея. Не прояви он милосердия к ребенку-монстру, не стоял бы сейчас Локи перед Всеотцом.

У Локи было много слабостей, но умолять он не будет. Только не снова. И больше никогда впредь. И если Один - человек, который недавно заявлял о своей любви к нему, как к сыну - не может даже снизойти до того, чтобы спросить его, чтобы потребовать рассказать, почему и зачем, то кто такой Локи, чтобы что-то объяснять? С чего бы это ему, Одину Всеотцу, предположительно одному из самых могущественных богов в Девяти Мирах, обязательно знать о происках Таноса, о том, что выдал Локи, чтобы избежать боли, боли самого абсолютного и ужасного характера, боли от чернильных ночей и дней, боли от красного, боли от огня и страха, если он смотрит на Локи и видит лишь демона в шкуре аса. Одного лишь монстра, который просто так, без причин, заключит сделку с другим монстром.

И если Асгард сгорит, когда Танос заявится сюда в поисках отмщения, то да будет так.

Он закрыл глаза.

Яркий свет сменил пейзаж, красным цветом написанный на обратной стороне его век — красным, как глаза Ётунов, красным, как его собственная кровь, растекающаяся реками от деяний Иного — он вскинул руку, согнув ее в локте и спрятав лицо в изгибе. Спрятанная за его кистью, комната погрузилась в блаженную темноту, и Локи сосредоточился на дыхании - вдох и выдох.

Ох! Как же он стремился к красному, к тому, что, как он верил, после возвращения с Тором домой ожидает его в Асгарде - топор и конец мучениям. Он все еще помнил ту боль в костях, когда Тессеракт забрал его и Тора, помнил, как от каждого движения пылало его тело, помнил напряжение в рубцах и ранах, которые спустя все это время не смогла стереть даже его сейд.

Но Всеотец никогда не был милосердным. Локи выдохнул, воздух выжег в легких две тропинки. Но и пусть не говорят, что Всеотец был добрым.

В комнате вокруг него царила тишина, и он почувствовал, как проваливается в кровать под гнетом своих мыслей, будто бы белые простыни и одеяло заглатывают, надвигаются на него. Уступить им было так легко, также легко, как и упасть. И отпустить, приветствовать конец, который все никак не приходил.