Гобелен

После этого переписка на некоторое время прекратилась, пока три недели назад Николас не прислал ей письмо, в котором спрашивал о планах на лето. Он напомнил Мадлен, что ей следует проверить, в каком состоянии находится ее «вторая резиденция», иначе она может стать холодной и негостеприимной. Он добавил, что подрезал розовые кусты в саду Лидии — просто однажды, проезжая мимо, пожалел их.

Мадлен ответила не сразу, лишь поблагодарила его за заботу о розах. И дело было не только в том, что она хотела заставить Николаса ждать, — Роза постоянно обсуждала с ней поездку в Кентербери.

Во время одного из вечеров, освященных сангрией, Роза заставила Мадлен рассказать обо всем. Естественно, обнаружив, что все достаточно серьезно, она уже не собиралась разжимать зубы, напоминая терьера, вцепившегося в добычу.

Мадлен до сих пор помнила их последний разговор в тапас-баре:

— Развлечения — это хорошо, Мадлен, секс — просто замечательно, но как только в дело вступает сердце, тебе конец.

— Послушай, Роза, здесь невозможен феминистский подход. Я не такая, как ты, и не намерена до конца жизни спать с красивыми юношами.

— Господи, а почему нет? — Роза говорила совершенно серьезно. — У тебя смехотворные иллюзии о любви, Мэдди. Он живет в другой стране. Ты не можешь поехать за мужчиной в Англию и принять его культуру. Из подобных вещей никогда ничего не получается, — (Именно по этой причине Роза перебралась из Италии во Францию.) — В любом случае я была намного моложе тебя. Ты слишком стара для подобного.

— Мне всего тридцать пять.

— Вот именно. Именно с этого момента начинаются проблемы с мужчинами. Они либо разведены — и надо обязательно выяснить почему, — или ни к чему не пригодны. Или гоняются за каждой юбкой. При этом стоит рассматривать только последних. Тебе нужно немного развлечься, не более.

— А ты сейчас развлекаешься? — сухо спросила Мадлен. — Тогда скажи мне об этом.

На этот вопрос Роза отвечать не стала, а заказала новый кувшинчик вина.

По дороге домой Мадлен вздохнула, размышляя об отношении Розы к романтической любви, отметив, что появление вечернего солнца заметно увеличило число посетителей кафе. Люди пили пиво за столиками, выставленными на тротуар, в глаза бросались футболки и темные очки.

Мадлен вошла в вестибюль, когда Тобиас выходил из своей квартиры. Он был в темных очках и обтягивающей рубашке с ярким гавайским рисунком.

— Привет, красотка. Надеюсь, ты не намерена провести сегодняшний вечер дома — на улице отличная погода. — Тобиас сделал широкий жест рукой. — Я отправляюсь в парк на концерт. Хочешь со мной?

— Не знаю, Тобиас. В любом случае спасибо. Может быть, я выйду погулять попозже.

— Я считаю, что ты просто обязана это сделать. Хочу посмотреть, как ты танцуешь!

С этими словами Тобиас проделал перед дверью несколько па, послал Мадлен воздушный поцелуй и ушел.

Она вошла в квартиру. Гостиную заливал солнечный свет. Теперь дни стали длиннее, и после возвращения домой она могла посидеть на диване, греясь в солнечных лучах. Она так и делала в последние недели, а как только солнце опускалось и его лучи уже не доставали до дивана, отправлялась в кабинет, откуда смотрела, как стена музыкальной школы становится золотой, а в теплых солнечных лучах нежатся кошки. Лишь после этого она открывала дневник.

Оставалось перевести самую последнюю запись.

Мадлен думала, что дневник закончен — Леофгит перестала писать без всякого предупреждения. После февраля тысяча шестьдесят седьмого года осталось несколько пустых страниц, а последней записью было описание завершения работ с гобеленом. Так была разгадана одна из его тайн — вышивку продолжили по приказу королевы Матильды, которая увидела возможность прославить норманнское вторжение и победу мужа над саксами. Очевидно, новую королеву не смущали некоторые несоответствия в основной части гобелена. Возможно, она посчитала, что добавленный текст, в некоторых случаях придававший другой смысл вышитым картинам, позволит устранить все сомнения.

Мадлен получила даже больше, чем рассчитывала. В ее руках были хроники создания двухсоттридцатифутового гобелена, висящего в Байе. Она до сих пор испытывала волнение, ведь дневник был гораздо более важным историческим документом, чем предполагал Карл. Не существовало никаких других источников, в которых упоминалось бы происхождение гобелена Байе.

Однако откровения Леофгит об участии Матильды в завершении работы над гобеленом оказались не последними записями в дневнике, поскольку после нескольких пустых листов имелась еще одна страница, заполненная коричневыми паукообразными буквами. Мадлен не могла заставить себя прочитать эту запись. Она не прикасалась к дневнику несколько дней. Так прошла неделя. Она решила, что прочтет заключительную запись, когда будет в Англии, перед тем как вернуть дневник сестрам Бродер. Мадлен боялась, что после этого в ее жизни возникнет ничем не заполненная пустота. Она не знала, готова ли к этому.