Год активного солнца

Поставила чай и долго смотрела в окно, как пухло лежит под деревьями, в лунках, вскопанная земля, как с голых веток сыплются птицы на яркую траву, как замерли облака в синем глубоком небе.

Весна.

До чего же хорошо вернуться домой! И как хорошо, что у каждого есть дом, мир привычных вещей, среди которых прошла жизнь! Зачем-то уехала, наивно верила, что издалека, из прошлого лучше увижу свой сегодняшний день… Но куда бы мы ни уезжали, рядом с нами всегда живут заботы и беды сегодняшнего дня. Прошлое стало чужим, а чужое никогда и ничему не учит.

На фоне неба вырисовывалась крона тополя, густо усеянная грачами, похожими издалека на черные обгоревшие листья. Как будто дерево пережило пожар. Вдруг грачи взмыли все разом вверх, и крона тополя стала прозрачной, голой, над ней, взрывая воздух криками, черной тучей кружились птицы.

Кира Сергеевна долго пила чай, разбирала почту, сложенную на столе. Запоздалые поздравления с женским днем, письма от коллег, с которыми летом была на семинаре, Ленкин рисунок, под ним — милые каракули: «Любимой Кире, будем жить все в мире». Не иначе, Иринино творчество.

На плите стояла холодная кастрюля, Кира Сергеевна подняла крышку и удивилась: вареники с картошкой, зажаренные салом и луком, как любил Александр Степанович.

Медленно обошла комнаты. Провела пальцем по полировке стола — тонкая скобочка пыли осталась на пальце. Здесь убирали вчера, не раньше. Заглянула на балкон, увидела, как странно висят его сорочки. Правильно прихвачены прищепками за подол. Он вешал иначе, воротничком кверху.

Вдруг она поняла: вчера здесь была женщина. Уборка, вареники, сорочки — все это могла только женщина. Он бы так не смог, да и зачем ему, он не знал, что я быстро вернусь.

Что-то ударило в голову, забилось в висках, она закрыла глаза, постояла так. Потом опять пошла в комнаты, осмотрела все, желая и боясь найти следы: оброненную шпильку, забытую пудру, носовой платок… Все молчало, все было полно вражды и тайны.

Как он мог, как смел приводить ее сюда! Впускать в мой дом! Стыдно, безнравственно, он и сегодня может привести ее, ведь не знает, что я уже дома, — дойти до того, чтобы приводить сюда своих шлюх! Снять трубку сейчас, сказать ему: «Ты все перепутал, любезный, здесь не дом свиданий, поищи другое место!»

Но она, конечно, не позвонила. Стояла, не зная, что делать. Хотелось бежать из этого вычищенного, но грязного места, где каждая вещь осквернена прикосновением чужих нечистых рук.

Открыла чемодан. Выложила подарки, гостинцы, запихнула в сумку. Хотела убрать чемодан и передумала, выволокла в прихожую. Пусть сразу увидит!

Оделась, схватила сумку. Постояла в прихожей, где все стало чужим: выстроенные в ряд щетки, какие-то пояса на вешалке — чьи они? Бумажная роза свисает с зеркала — какая гадость!

Куда теперь? Только четыре часа, Ирина приходит в шесть. Но и здесь оставаться нельзя.

Она шла по улице, быстро и зло стучали каблуки сапожек. Надо было выбросить ту розу — к чертовой матери! Женщина с мещанским вкусом украсила его жилище. Мое жилище!

Весело катили машины, женщины в черных, надетых на пальто халатах белили деревья. Дорожные рабочие в ярких оранжевых куртках, выставив треугольные щиты, ремонтировали мостовую.

Кира Сергеевна шла, обгоняя прохожих, как будто очень спешила. Но спешить было некуда и идти было некуда, она свернула в парк…

Здесь тоже шла уборка, хохочущие девчонки ровняли клумбы, сгребали темные прелые листья, на обнаженную влажную землю тут же слетались воробьи, склевывали прошлогодние семена.

Толстыми бусинками пухли на ветках почки, меднолицый старик, клацая большими ножницами, подстригал кусты, на ножницах вспыхивали быстрые «зайчики».

Она медленно шла по тропинке, утопая каблуками в мягкой земле.

Бедный, неумный человек, — вяло, размягченно подумала о муже. Всю жизнь уверял себя, что «все утрясется». В семье жил как-то сбоку, скраешку… А ведь был не таким. В школе она даже побаивалась его, училась у него.

Он говорил: «Заметила, что класс устал, круто меняй урок, приведи какую-нибудь математическую нелепицу». — «В математике нет нелепиц», — возражала она. Он смеялся: «Сколько угодно, хочешь, докажу, что прямой угол равен тупому?» Это он брал из арсенала Василия Васильевича.

Она нашла некрашеную скамейку, села, пристроила рядом раздутую сумку. На подошвах тяжелела налипшая земля, она веточкой долго счищала ее.

Когда-то мы вместе ходили в горы, ездили по туристическим путевкам, сейчас ему лень пойти в театр. В сущности, давно уже чужой человек, ни во что не вмешивается, живет, огибая острые углы. А я не огибаю и всегда натыкаюсь на них, получаю синяки — ради того, чтобы ему доставалось этих синяков меньше. И самое трудное всегда брала на себя я — ведь кому-то надо брать. Так и повелось: кто везет, на того и наваливают. А рядом благоденствуют нравственные иждивенцы.