Читаем Год быка--MMIX полностью

Второе заве­дение – эксперимента­льная клиника доктора Стравинского, опоз­нать про­тотип ко­торого в руко­водителе ВИЭМ А.Д.Сперанском позволяет присут­ствие его знаменитого пациента как про­тотипа мастера. Наконец, третье заве­дение – это воз­главляемый женой Горького Дом учёных на Пречистенке, описание и месторасположение которого более соответ­ствует Дому Грибоедова, чем другой про­тотип этого здания – писа­тель­ский Дом Герцена на Тверском бульваре.

Да, по ходу работы над Романом Горький стано­вится Берлиозом, но сначала он является про­образом мастера. И это вполне соответ­ствует реа­льной биографии Горького. Он ведь дей­ст­вите­льно был «властителем дум» и «буревестником революции», его дореволюцион­ное творче­ство служило грозным предсказа­нием будущей катастрофы в те годы, когда будущие вожди революции прозябали в эмиграции или ссылке, ни на что не надеясь. Отсюда непререкаемый авторитет Горь­кого в среде левой интел­лигенции. Но после исчезно­вения из Рос­сии в 1921-м и воз­вращения через десять лет с Горьким про­исходит та же траги­ческая метаморфоза, что и с мастером. Он превра­ща­ется из творца истории (историка в воландов­ском смысле) в жалкую игрушку внешних, причём весьма тёмных сил.

Таким образом, Булгаков обозначил трёх, не считая Толстого, основных про­тотипов мастера, чтобы указать на интересующую его главную идею, объединяющую их творче­ство. В итоге из всех про­образов лишь образ Им­мануила Канта сохранил прямую связь с мастером. Это озна­чает скепти­ческое отно­шение Булгакова к конкретным попыткам толко­вания и воплощения главной идеи – сочу­в­ствен­ное в случае с Ницше, и остро сатири­ческое – в случае с Горьким.

Мы с вами чуть не упустили ещё одно примеча­те­льное совпа­дение трёх про­тотипов и даже четырёх, если добавить самого Булгакова. В биографиях и образах Канта, Ницше и Горького есть ещё один момент, явно совпада­ющий с образом мастера. Если мы попробуем охарактеризо­вать роман­ный образ одним словом, то получится однозначно «бедный мастер». Бедный в смысле – достойный жало­сти, слабый, с трудом про­тиво­стоящий тяготам жизни и требу­ющий постоян­ной мора­льной поддер­жки. Все про­тотипы: Кант, Ницше, Горький, - дей­ст­вите­льно имели весьма слабое здоровье, кото­рое компенсировалось то­лько высотой твор­ческого духа. Этот контраст слабого физи­чески и соци­а­льно, но си­льного духом творца стал одним из контра­пунктов сюжетной линии Романа.

Вернемся от ис­следо­вания про­тотипов к смыслу самого ключевого слова «мастер». И снова со­гласимся с А.Барковым: во времена написания Романа это слово имело специфи­ческое звучание из-за идеологи­ческих изысков наркома Луначарского, на смену которому извлекли из эмиграции Горького. Нелепая идея растить «детей солнца» в «стеклян­ной колбе» ЦеКУБУ и подобных инкубаторах была прив­несена в практику советской элиты из близкого ей масон­ства. У франкмасонов для дви­же­ния к «вершинам зна­ния» тоже нужно блюсти магические ритуалы, стать винтиком в сложной иерархии.

Булгаков был хорошо знаком с историей и теорией масон­ства, поско­льку его отец в своё время написал об этом книгу. Поэтому не мог упустить этого, ещё актуа­льного зна­чения слова «мастер». Не уди­вите­льно, что злоклю­чения Ивана Бездомного после беседы с Воландом пародируют ритуал по­ступ­ления в масоны низшей ступени «у­ченика». Бездомный оказыва­ется без верхней одежды и цен­ностей, с булавкой на груди и так далее вплоть до собеседо­вания в клинике Стравинского. «Извле­чение мастера» в квартиру №50 также пародирует ритуал посвящения в высшие степени масон­ства. Кстати, наше толко­вание «Фауста» можно дополнить ещё одним персонажем. Сын Фауста и Елены, который всё время отрыва­ется от почвы и вос­паряет ввысь – это масон­ство, сочета­ющее лояль­ность монархии и религи­озной сим­волике власти с про­грес­сивными наукообразными взглядами. Масон­ство как система полити­ческого контроля над дворянской интел­лигенцией умирает даже чуть раньше, чем боже­ствен­ная сим­волика самих монархий. Но это так, к слову пришлось.

Так что же, Булгаков намекает на принадлеж­ность героя к некоему тайному обще­ству? Этот вариант отгадки не исключён, но вряд ли речь идёт о масонах. Пародийное посвящение Бездомного как раз и говорит об отказе Автора от такого про­чтения имени «мастер». А как понимать воз­мущение героя в ответ на невин­ный вопрос Бездомного? «Я – не писа­тель, я – мастер!» Как минимум, это опровержение советского зна­чения слова «мастер» как лояльного системе писателя. Пред­шест­вую­щее масонское зна­чение тем более не актуа­льно, как и сред­невековое цеховое.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология