Год Дракона

Воскресный номер «Народного слова» вышел без обычных аршинных заголовков на грани фола и фотографий девиц в костюмах Евы. Вместо этого всю первую полосу занимал рисунок – силуэты высокого мужчины и хрупкой женщины, обнявшихся и глядящих друг на друга на фоне стилизованного пражского пейзажа – башни собора Святого Витта, Град, Ратуша, Старо-Новая синагога… «Мы смеялись и плакали, негодовали и радовались, – вместе с тобой, пани Елена. Именно ты произнесла те слова, что идут из самой глубины народных сердец. Спасибо тебе. Храни Господь тебя и твою любовь, Пражский Ангел…»

– Кто это написал? – спросил Вацлав, складывая газету.

– Не знаю, – Майзель пожал плечами и сделал вид, что абсолютно поглощен процедурой тщательного раскуривания сигары. – Не я… Ты доволен?

– Нет.

– Что так?

– Мне слишком дорого это обошлось.

– Тебе?!

– Тебе. Это значит – и мне.

Майзель усмехнулся и с силой выдохнул из себя дым.

– Нам не дано предугадать…

– Она вернется, – тихо проговорил король, глядя на Майзеля. – Она обязательно вернется, Данек. Женщины не оставляют таких мужчин, как ты, это невозможно.

– Смотря какие женщины, величество, – он снова усмехнулся.

– Но она же любит тебя…

– Да. Наверное… Только так и не сказала этого ни разу…

– Но все это поняли. Посмотри… Я не знал, что такое может случиться с нами, Дракон. Прости.

– Ничего. Я справлюсь.

– Она вернется. Клянусь моими детьми, она вернется.

– Ты настоящий друг, величество. Спасибо.

– Это из-за…

– Да. Вероятно. Не только… Слишком много всего. И я так устал…

– Что?!

– Что, мне уже и устать нельзя?

– О Боже, друг мой… Хочешь, я… Мы с Мариной… Мы скажем ей…

– О, нет, величество. Нет. Или я сам… Или никто. Пусть случится, что должно…

Он встал и пошел к дверям, не прощаясь. Король долго смотрел ему вслед.

ПРАГА. КВАРТИРА ЕЛЕНЫ. МАРТ

От большей части гонорара Елена заранее отказалась, попросив перечислить деньги в несколько благотворительных фондов. Узнав об этом на второй день кампании, пресса на мгновение замерла, чтобы тут же разразиться новым шквалом догадок и предположений. Елена также отказалась от публичных чтений и авторских презентаций. Она почти не выходила из квартиры, приобретший за время ее отсутствия почти нежилой вид, почти ничего не ела, – только читала своего излюбленного Монтеня и иногда немного спала.

Наконец, депрессия, в которую она погрузилась едва ли не по доброй воле, надоела ей самой. Саднящее чувство разрыва живой ткани слегка притупилось, и Елена с остервенением принялась наводить порядок – включила музыку, вытерла пыль, сунула постельное белье в стирку, вымыла и включила старенький холодильник…

Вернувшись из супермаркета, Елена сбросила обувь, опустила на пол пакеты с продуктами и прошла в гостиную. Ее била странная дрожь. Чтобы успокоиться, Елена вытянула из серванта бутылку рябины на коньяке, стоявшую там с незапамятных времен, сорвала сургуч, и, стуча зубами по горлышку, сделала два длинных глотка. Вздрогнув от резкого вкуса, она проглотила спиртное и буквально через несколько секунд ощутила, как умиротворяющее тепло растекается по всему телу, делая его ватным и непослушным. Не раздеваясь, Елена упала на кровать в спальне и мгновенно забылась глубоким, без сновидений, сном…

Проснулась она, когда уже совсем стемнело. Елена поднялась, включила свет, переоделась в домашнее и направилась на кухню. Она собиралась сварить кофе, когда раздался звонок в дверь. Елена вздрогнула, но тут же мысленно обругала себя. Развязав узел рубашки на животе и, убрав выбившиеся из-под заколки волосы, она направилась к двери.

На пороге стоял Горалек:

– Привет. Можно войти?

– Проходи, – Елена посторонилась. – Случилось что-нибудь?