Год гиен

Семеркет попытался представить, на что похоже Место Правды с птичьего полета. Наверное, на единственное здание в виде огромной черепахи, фантазировал он. Суживающееся по краям, с широкой серединой. Кривая главная улица, на которой он стоял — такая узкая, то он мог дотронуться до стен — была черепашьим хребтом, а улочки, тянущиеся на запад и на восток — ее ребрами. Крыши, плоские и неровные, походили на щитки на гигантском панцире твари.

Вернувшись вспять, чиновник понял, что у него появился спутник: кошка Хетефры, Сукис, шла по улицам вслед за ним. Когда Семеркет задержался, чтобы оглядеться, он тоже остановилась, села и стала усердно вылизывать свой желтый мех. Он наклонился, чтобы ее погладить, и кошка с мяуканьем обвилась вокруг его лодыжек. До него из боковой улицы донесся звук работающего ткацкого станка, и он направился туда.

Иероглифы, нарисованные на стене над дверыо, возвещали, что это — «Саваны Менту». Семеркет и Сукис вошли в дверь. Женщина, сидевшая в полутьме, даже не взглянула на него. Молоденькая девушка, наверное, ее дочь, помогала разматывать со шпульки льняную нить. Челнок в руке женщины мелькал слева направо и обратно так быстро, что Семеркет едва мог его разглядеть. Снежно-белая нить, которую разматывала девушка, была настолько тонкой, что казалась несуществующей. Со станка на пол падала прозрачнаяткань.

Потом внимание чиновника привлекла какофония молоточков, стучащих по металлу. Под навесом дальше по улице он увидел золотых дел мастера Сани, мужа Кхепуры — тот тщательно полировал поверхность золотой маски. Сани окружали помощники — его сыновья, судя по тому, как они были на него похожи. Они расплющивали золотые слитки, превращая их в листы толщиной в папирус.

Семеркет подошел ближе, чтобы рассмотреть маску, которую полировал Сани, и с испугом увидел лицо самого фараона Рамзеса III. На столе позади Сани лежала корона из полосок золота и ляписа. Позже она будет прикреплена к маске, чтобы слиться с ней в единое целое. Для египтян было кощунством даже вообразить фараона мертвым, лежащим в гробнице. Но здесь перед Семеркетом оказалась маска, которую возложат потом на мумию фараона.

Чиновник быстро опустил глаза, не в силах больше смотреть на маску, чувствуя, что взглянул на что-то слишком ужасное, слишком пугающее, чтобы просто небрежно на это глазеть. Однако мимо навеса работающего Сани проходили люди, направляясь по своим делам. Они даже не замедляли шагов, чтобы взглянуть. Казалось, одного только Семеркета нервировало происходящее, и они с Сукис поспешили прочь.

Спереди и сзади из каждой двери на улице доносились звуки дневных работ — перезвон молоточков, стук по наковальне, визг пилы, голоса, выкрикивающие указания. Чиновник почувствовал, что такая деятельность давит ему на нервы, что он почти задыхается от нее.

Он наугад побрел к деревенским воротам, где находились общественные кухни. Когда чиновник приблизился, его обдал сильный запах жира и масла. Он последовал туда, где огромными черными тучами клубились мухи — их, как и Семеркета, привлекли здешние запахи. Сукис ускользнула в сторону загонов, без сомнения, надеясь на каплю овечьего молока.

Семеркет завернул за угол и увидел слуг, разделывающих перед жаркой говяжий бок. Его поразило то, насколько щедр фараон со своими работниками, если так их кормил. Жареное мясо в обычный рабочий день было редкостью, и чиновник подумал, что такая роскошь не просто кажется странной, но и смущает.

Семеркет видел, что в волосах здешних женщин поблескивают золото, серебро или нити драгоценных камней, что воротники их усыпаны драгоценностями. Ткань платьев, уложенных в тугие складки, была царского качества и вышита головокружительными орнаментами. Мужчины носили богатые браслеты из меди и бронзы, а их рабочая одежда сделана из дорогого льна. Эти деревенские жители выделялись бы даже на улицах Восточных Фив, где знать непрерывно соперничала друг с другом в богатстве одеяний.

И в деревне нет нищих попрошаек, что тоже внушало беспокойство. Калеки и жертвы войны, несчастных случаев, голода — все эти бедные неудачники кишели повсюду. Но здесь их нигде не было видно.

Вся деревня казалась чем-то вроде подделки, вроде одной из моделей городов или ферм, которые люди берут с собой в гробницы — совершенные, идеальные вплоть до мельчайших деталей. Все здесь казались цветущими и молодыми, здоровыми и богатыми. Краска на домах была свежей, стены починены, сюда не допускались никакие печали.

Деревня строителей гробниц походила на дело рук волшебника. Семеркет ожидал, что в любую минуту это селение исчезнет, оставив вместо себя только овеваемый ветром песок. Ничто не может быть таким совершенным.