Год гиен

Тени уже сильно удлинились, когда чиновник и песочного цвета кошка пропутешествовали по главной улице обратно к дому Хетефры. Как обычно, в деревне стоял оглушительный шум, но даже сквозь него Семеркет услышал жалобные звуки арфы. Пойдя в сторону, откуда раздавалась музыка, он с удивлением увидел, что это Ханро пощипывает струны инструмента. Он сидела в передней комнате спиной к нему, примостившись на подушках, и гость рискнул сделать к двери несколько шагов, чтобы послушать.

С болезненно застучавшим сердцем он узнал любимую мелодию Найи, старую песню из Фаюма — огромного оазиса в центре страны. Ханро начала петь:

Плачут мельницы колеса,
Семь гусей летят по небу,
Звуки их доносят голос,
Из пустыни темной весть.
Плачут мельницы колеса,
Только этот скрип и слышен,
А еще — удары сердца…
О, живи, моя любовь!
Плачут мельницы колеса,
Я одна, в пустой постели,
Ты же — одинок в пустыне…
О, живи моя любовь!
Плачут мельницы колеса.
Ты один в земле восточной,
Но пока любить я буду,
Не погаснет мой очаг…

Глаза Семеркета затуманились, когда ои вспомнил любимый низкий голос Найи. Дознаватель медленно попятился прочь, но нечаянно задел за дверной молоток, и Ханро, перестав играть, обернулась. Губы женщины сложились в медленную улыбку, когда она узнала пришедшего.

— Я и не подумала, что кто-то слушает, — сказала Ханро.

— Я подслушивал, — признался Семеркет, торопливо вытерев слезы. — Прости. Я должен был подать голос. — Он сделал еще шаг назад. — Ты очень хорошо играешь.

— Да здесь почти нечем больше заняться, кроме как всю жизнь бренчать, — она потянулась и взяла на струнах томный аккорд. — У меня нет профессии, как почти у всех здешних женщин.

— Наверняка твое время занимает семья…

Семеркет показал на дом позади Ханро. Его жест подразумевал, каких огромных хлопот все это требует.

Женщина покачала головой.

— Только мой младший, Рами, еще живет дома, да и он большинство ночей проводит где-нибудь со своей девушкой. Ему уже почти пятнадцать, он скоро женится и заведет свою семью. А что касается мужа… Он тоже уходит ночами.

Семеркет приподнял бровь.

— Куда?

— Это чиновный допрос? — глаза Ханро остались непроницаемыми, но она рассмеялась. — На другую сторону реки, в Восточный Город. Вероятно, он убьет меня за то, что я вам об этом рассказала, но мне все равно.

Она отвела взгляд.

— А я думал, всем здешним жителям запрещено покидать этот берег реки.

— О, они с Панебом все время туда отправляются — по своим «служебным делам». Каждые несколько недель… — Ханро помолчала, вздохнув. — Ну, а я остаюсь тут и упражняюсь в игре на арфе.

Она снова начала лениво наигрывать песню, напевая припев:

— Водяные колеса плачут ко мне…

— Спой что-нибудь другое, — резко сказал Семеркет.

— Почему? — невинно спросила она. Пальцы ее продолжали перебирать струны. Потом, удивленная до глубины души, женщина бессердечно засмеялась. — Надо же, вы плачете!

— Нет.

— Да!

Она снова безжалостно рассмеялась.

— Я вижу слезы на ваших ресницах. Представляете, твердый человек министра тронут до слез моим пением.

— Это была любимая песня моей жены.

Ханро перестала небрежно пощипывать несуществующее пятно на своем схенти.

— Вы женаты?

— Больше нет.

Легкая, но жестокая улыбка заиграла в уголках ее губ.

— Значит, она умерла?

— Мы развелись.

— А, — вздохнула Ханро, как будто эти слова все объясняли. — Так вы ее били.

— Нет.

— Тогда, полагаю, спали с другими женщинами.

— Нет!

— Значит, она была дурой.

— Она хотела иметь детей.

Это заставило ее на мгновение призадуматься.

— А вы не смогли?

Он покачал головой.

— Поверьте мне, — проговорила Ханро, — некоторые женщины могут счесть это одной из самых привлекательных ваших сторон.

Он снова взялась за арфу. Ее жестокие пальцы снова заиграли мелодию про мельничные колеса, и она вновь дерзко запела:

Плачут мельницы колеса,
Пламя от костра мерцает…

Потом Ханро замолчала.

— Как вы думаете, что означают эти слова? Мне они кажутся глупыми.

— Это песня из Фаюма.

— Я слышала, что он весь покрыт зеленью, — вздохнула Ханро. — Как бы мне хотелось посмотреть на подобное чудо.

— Огромные колеса разносят воду далеко вглубь оазиса. Весь день напролет они поскрипывают и стонут. Некоторые думают, что этот звук похож на плач женщины по своему возлюбленному.

— Но если там так много воды, как же может разгореться костер? Это глупо.

Она снова проиграла припев.

Семеркет внезапно вырвал у нее арфу и швырнул на подушки, инструмент упал с немелодичным звоном.

— Некоторые костры никогда не гаснут, — грубо сказал Семеркет и навис над женщиной, тяжело дыша.

Медленно откинувшись на подушках, Ханро уставилась в его черные глаза.

— Никогда? — переспросила она.

Потом засмеялась и снова подобрала арфу.

* * *