Год гиен

«На совете старейшин здесь, в деревне строителей гробниц, я выяснил: хотя жрица была полуслепа и слаба, она часто уходила одна, чтобы позаботиться о местных святилищах, и пропадала по нескольку дней. Старейшины сказали, что это бывало так часто, что никто и не подумал заявить об ее исчезновении».

Мысли Семеркета обратились к тому, как его самого встретили деревенские жители, как они, казалось, больше заботились о его праве задавать вопросы, чем о том, чтобы выяснить, кто же на самом деле убил их жрицу. Может, Хетефру не любили в деревне — старую каргу, невольно накликавшую на себя смерть своим злым языком? Но это не вязалось с тем обликом религиозной матушки, которую помнила царица Тийя. И снова Семеркет не смог написать о своих впечатлениях, ведь у него не было доказательств.

В памяти чиновника всплыл образ большого и грозного десятника Панеба. Несмотря на нападение на Семеркета, Панеб казался единственным из этих странных строителей гробниц, чье поведение можно было понять. Он и его тетушка, должно быть, были очень близки, раз его так сокрушило известие о том, как именно она умерла. Но Семеркет не мог записать это предположение, чтобы его прочитал Тох.

Рука чиновника невольно потянулась к синякам на горле, когда он вспомнил, как там сомкнулись пальцы Панеба. Одна мысль неотступно тревожила его: почему десятник, как и старейшины, противился тому, чтобы найти убийцу его тетушки? Это просто не имело смысла, если только не…

Семеркет сел, уставившись в темноту.

Если только Панеб не… Если все они не защищали того, кто совершил это преступление.

Несколько мгновений спустя чиновник начал беспокойно бродить по дому Хетефры, забыв про письмо Тоху — его мысли были теперь далеко.

Везде заговоры. Он отчаялся когда-либо выпутаться из призрачных предположений. А теперь появилась еще одна загадка, самая тревожная из всех — почему меджаю Квару приснилась львица? Может, это ничего не значит, и в образе просто отразилось то напряжение, которое они с Кваром испытывали в повседневной жизни.

Семеркет перестал расхаживать и вздохнул, завернувшись в легкие шкуры из дома Хетефры, потому что воздух, идущий из пустыни, показался прохладным.

Царапанье в дверь дома жрицы застало его врасплох. Сальная свеча осветила ему путь в переднюю.

На улице ожидала Ханро. Семеркет еще никогда не видел, чтобы женщина осмелилась так разодеться. Ее облегающий наряд был гранатового цвета — такой цвет обычно использовали только боги и богини. В волосах сверкали золотые блестки, лицо было раскрашено, как лики храмовых статуй: глаза подведены сурьмой и малахитом, на щеках красовались круги из охры. На чиновника повеяло душным запахом сандалового дерева.

Язык его немедленно прилип к нёбу, отказываясь шевельнуться.

— Впустите меня и закройте дверь, — сказала Ханро нетерпеливо. — Иначе соседи начнут сплетничать.

Вместо того чтобы сделать то, как она сказала, Семеркет открыл дверь еще шире, чтобы все с улицы могли видеть происходящее внутри.

Ханро дерзко улыбнулась и прошла мимо него в переднюю дома Хетефры.

— Не может быть, чтобы вы меня боялись?

Семеркет кивнул. Она ответила притворно-обиженной гримаской.

— Женщине не доставляет удовольствия слышать, что она пугает мужчину, потому что в таком случае эта штука под его набедренной повязкой становится дряблой и бесполезной.

Она придвинулась ближе, но чиновник снова отступил.

— Я опасаюсь не только тебя, но и твоего мужа, — сказал он.

— Неферхотепа? — захихикала Ханро. — Не бойтесь мыши! Лучше бойтесь льва — Панеба.

Выражение лица Семеркета снова заставило ее раздраженно возвести глаза к потолку.

— А как, по-вашему, нам еще развлекаться в этом мрачном маленьком местечке? Если бы не грех супружеской измены, мы бы все уже обезумели.

— А ты обезумела бы прежде всех остальных, полагаю.

Ее высокий хрипловатый голос был полон вызова:

— Зато я — честная женщина, раз об этом не вру! Честнее многих, как думается.

— Зачем ты сюда пришла?

— Чтобы сказать, что старейшины согласились позволить вам расспросить жителей деревни, — ответила Ханро со вздохом. — Вы можете начать в любой момент.

Семеркет скептически на нее посмотрел.

— И ты пришла, чтобы сказать мне это, разодевшись подобным образом?

Ее брови обиженно сдвинулись, а голос стал легче перышка.

— А что не так с моей одеждой? Большинству мужчин нравится, когда я облачаюсь, как богиня. А вам это нравится?

И снова язык отказался повиноваться чиновнику, и он просто кивнул.

Коротко заворковав, Ханро прижалась к нему. Несмотря на прохладный ночной воздух, Семеркет начал потеть.

— Если вы думаете, что я так красива, почему бы вам не заняться со мной любовью? — спросила она, найдя губами его губы.

Семеркет не знал, как долго они целовались. Он удивился, поняв, в какое возбуждение пришел. Однако, собрав всю свою решимость, он твердо оттолкнул Ханро.

Золото в ее волосах замерцало, когда она недоверчиво покачала головой. Спустя мгновение женщина сказала:

— Если вам не нужно мое тело, — поскольку я для тебя явно поблекшая уродливая карга, — то как насчет моего разума?

— А что насчет него?