Год гражданской войны

– Ты с ума сошел учить детей всему этому, – Лера указала рукой на пустой офис бывшего телеканала с выбитыми стеклами. – Они же будут думать, что журналистика – это доброе, благородное занятие, а потом встретятся с реальностью, где им дяди в костюмах будут указывать что и как писать и говорить. И врать и врать и врать каждый вечер. Чтобы их пресс-секретарь какого-нибудь ублюдочного чиновника гонял по стойке «смирно». К тому же миру не нужно столько журналистов. У меня вот на курсе было 30 человек, из них по профессии работает двое, включая меня. Журналист – это тот, кого никто не любит. И как ты будешь детям это объяснять?

– Так у меня же другая цель – я хочу, чтобы они о хорошем снимали. Понимаешь, это такая «домашняя журналистика». Как на добрых телеканалах. Вроде бы ты думаешь, что это всё чушь и не журналистика вот ни разу, а на самом деле – это и есть журналистика. Просто это не всегда про теракты или дядек в костюмах. Иногда это про соседа с собакой-поводырем, или про учительницу, школьные обеды и повара в столовой. Это тоже журналистика, возможно, даже более полезная. Ты просто представь, что на телевидении все сюжеты заменят на вот такие, а? Лучше же будет.

Лера промолчала, ей было нечего сказать. Она вместо этого кивнула головой, улыбнулась и съела помидорку.

– А я набрал фотографий на собственную выставку. Я надеюсь, что у меня их не отнимут при выезде. Не буду бежать впереди паровоза, но я уже узнавал, мне обещали поспособствовать в создании экспозиции.

– Вот здорово, – громко поздравил я Илью.

Не то, чтобы я сильно хотел здесь остаться, но я определенно не знал, чем мне заняться дома. Хорошо, у меня будут деньги. Что мне с ними делать? Мне никогда не нравились люди, которые сдают квартиры, так что этим я бы заниматься не хотел. Открыть свой бизнес – я не бизнесмен. Бизнесом надо заниматься, а я не такой упертый, чтобы отдавать ему всё своё свободное время. Инвестиции? Нет, я потеряю всё своё состояние за один день и ещё должен останусь. Неужели я рожден, чтобы заниматься вот этим? (Мысленно повторяю жест Валерии)

После выпитого алкоголя сознание мое немного поплыло, от громких разговоров мне вдруг стало очень душно. Мне захотелось подышать свежим воздухом или хотя бы выйти куда-нибудь. Я переступил через Игоря, который искал под столиком сок, и направился к лестнице. Будучи слегка пьяным, мне захотелось написать что-нибудь на стене или выбить ещё одно стекло, но я не решился. Нет во мне членовредительства, даже в пьяном состоянии. Наверное, я слишком сильно уважаю труд других людей.

На лестнице было хорошо, тихо, не пахло чем-то неприятным. Поразительно, как быстро человек привыкает к условиям существования. ещё вчера ты ночевал в своей квартире, а сегодня с одной сумкой вещёй оказался на другом конце страны в гостинице. Первое время всё непривычно, тоскливо, невыносимо, хочется убежать, вернуться в привычное место, но затем наступает привыкание. Не важно, в лучших условиях ты оказался или в худших. Ты начинаешь обустраиваться там, где оказался. Даже если это жопа. И когда тебе предлагают вернуться обратно – тебе уже и не хочется, потому что понятие «привычный уклад жизни» отныне относится к другому укладу.

Почти год я жил в условиях полевой коммунальной квартиры без права выезда. Ел тушенку с гречкой, лузгал семечки, пил самый дешевый черный чай с красителем (мы шутим, что его делают из чайной пыли, которую подметают уборщицы на фасовочных фабриках), ночевал в маленькой комнате отеля с ещё одним человеком, работал неизвестно на кого и зачем, но я к этому привык. Несмотря на бомбы, смерть и разрушения. К ним тоже привык. К трупам на улицах, которых больше нет. К дефициту всего: от туалетной бумаги до общения. К постоянному давлению то с одной стороны, то с другой. Если не Аркадий, то Матвей Александрович. Если не Папа Джон, то Евгений Кудряшов. И после этого возвращаться в старый мир не представлялось чем-то реальным. Словно было только сегодня, а разговоры про то, что завтра мы уедем не были правдой. Они просто повторялись каждый день, потому что завтра никогда не наступит и можно сколько угодно строить планы. Это приятное ощущение, когда можно строить несбыточные планы, зная, что они несбыточные.

Я стоял на лестнице и думал о приливных волнах, когда услышал этажом ниже какой-то грохот. Я выглянул из-за перил и увидел, как парень в военной форме тащит какую-то черную сумку. Он, кажется, торопился. Сумка застряла в дверях, пока ему не помогли. Это была Лера. Она накинула на себя куртку, в руках у нее были какие-то пакеты.

– Давай быстрей, – подгонял её парень.

– Я готова, а ты всё взял?

– Да вроде всё. Давай, там ребята ждут.

– Иду, иду.

Лера закинула обратно в пакет выпавшую пачку чая и подняла голову. Она увидела меня. Я некоторое время смотрел на неё, а затем поднял руку в знак прощания. Она улыбнулась, схватила пакеты и убежала вниз по лестнице. Вот так мы остались в чисто мужской компании.