Год колючей проволоки

Полковник Руби Ад-Дин, командовавший ими, вернулся через час, одобрительно посмотрел на замерших в строю курсантов. Его не было больше часа, и все это время молодые федаины стояли в сомкнутом строю на плацу, в жару, с оружием — и ни один из них не побежал бы, даже если бы бомбы начали сыпаться прямо на плац.

Настоящие федаины. С такими — Ирак непобедим.

— Нале-во! — грянул мегафон.

Четкий, как всегда, разворот.

— Слушайте меня, воины пустыни, ибо вы дали клятву и теперь вы воины! Америка объявила нам войну, подло сбросив бомбы на город! Они пытались убить Раиса, но у них ничего не вышло! Приказ — через пять минут всем собраться для просмотра обращения Раиса к жителям Ирака у телевизора! Время пошло!

Раис обратился к жителям страны лишь глубокой ночью, до этого они стояли и смотрели обычные передачи, что во время обучения было делать запрещено. Передачи шли обычные — какой-то фильм, потом новости, в которых про бомбежку — ни слова.

Наконец новости прервали безо всякого объявления, просто картинка вдруг сменилась, и на экране появился Раис. Он постарел… он руководил Ираком без малого тридцать лет и не мог не постареть, ведь это — тяжкая ноша. Раис сидел за столом, на котором был только микрофон, за его спиной был развернут государственный штандарт Ирака. Одет он был в свой обычный полувоенный скромный костюм без знаков различия и наград, берета на нем не было, в непокрытых волосах просматривалась седина.

Говорил он кратко, объявление было явно неподготовленным. Он лишь сказал, что американцы и англичане снова напали на страну, что Умм-аль-маарик[68] продолжается, и сейчас состоится ее решающая битва, Харб-аль-хавасим. Да это и говорить не нужно было, все и так знали, что с тех самых времен, с девяносто первого года, она не прекращалась ни на секунду. Об этом говорило все — пустые полки в магазинах, поразительная дешевизна бензина на заправках, такая, что за доллар можно было заправить четыреста литров. Умирающие дети в больницах — не было лекарств. Бени-наджи и бени-кальб не смирились тогда, что страна не взбунтовалась, не предала своего Раиса, позорно преданного генералами и союзниками, а продемонстрировала волю и желание сражаться. Тогда они решили воевать не против Раиса, а против всей страны, душа ее болезнями и моря голодом. Умм-аль-маарик продолжалась все эти годы, больше десяти лет держался народ Ирака, со всех сторон окруженный врагами. Когда американцы и англичане увидели, что Ирак не взять ни голодом, ни болезнями, они, в нарушение всех международных норм, снова напали на него.

Раис кратко охарактеризовал ситуацию, призвав армию и силы безопасности быть готовыми к отражению нападения, а весь народ Ирака — оказать помощь армии. На этом обращение закончилось…

Наутро поступил приказ, который всех разочаровал, — они-то думали, что подадут грузовики и их отправят на фронт. Ночь они спали в казарме на полу, с оружием. Но утром подполковник вернулся из Багдада и сказал, что им оказана величайшая честь — вместе с отрядами безопасности, группами из Амн аль-Хаас[69] и курсантами военных училищ готовить к обороне Багдад. Это был совсем не тот приказ, которого они ожидали, они готовились к тому, чтобы встретиться с противником лицом к лицу, но… вправе ли они обсуждать приказы Раиса? Ему, с его высоты власти, виднее, кто где должен быть в этот тяжелый для Ирака час.

Поэтому — они взялись за лопаты.

Через несколько дней он первый и, возможно, последний раз видел Вождя. Он приехал один и почти без охраны, на небольшой белой машине — они как раз делали противотанковые заграждения на одной из улиц. Аббасу выпала тогда тяжелая и неблагодарная работа — месить в большой емкости цементный раствор, чтобы можно было готовить улицу к обороне, монтировать заграждения, повинуясь командам седого, сухонького полковника, у которого на правой кисти было только два пальца — оторвало еще во время первой войны. Но Аббас не жаловался, кто-то должен был делать и это… он разорвал грязный, пачкающий одежду мешок, высыпал весь цемент из него в смесь воды с песком, которую он приготовил заранее, и дал ей немного отстояться, взялся за лопату и услышал…

— Раис!

Крикнул Барзаи, который работал рядом, — он зачерпывал раствор двумя большими ведрами и носил туда, где он был нужен. Аббас тоже таскал раствор, когда у него было свободное время и он был не занят на его размешивании.

Аббас отвлекся от большой лопаты, которую он погрузил в мутную, тяжелую жижу.

— Где?

— Да вон же! Вон!

Солнце слепило — Аббас приложил сложенную козырьком испачканную цементной пылью в кровавых мозолях руку к потному лицу…

— Да быть не может…

— Это он!