Год Людоеда

Сам Артур уже с месяц не выходил из подвала. Отчасти его не выпускала из-под земли болезнь: вот уже с полгода ныли и пухли ноги, а в последнее время они налились, словно распертый водой рукав пожарного гидранта, и, к вящему расстройству Артура, полопались в нескольких местах, а ранки стали сочиться желто-розовой жидкостью с примесью кровяных сгустков. Конечно, при необходимости Ревень смог бы преодолеть свой недуг и выбраться из подземелья. Его затворничество укреплялось другим обстоятельством: ему расхотелось жить. Он не видел в своем дальнейшем существовании никакого смысла и относился к себе словно к отправляемому под пресс бэушному автомобилю. При этом Артур не мог бы с уверенностью сказать, что испытывает страх перед будущим по имени Смерть, которое в любой момент может приблизиться к нему до такой степени, что они сольются в единое целое.

Артур воспринимал свою недалекую смерть как переезд в иное место обитания, откуда он, согласно некоторым условиям, уже никогда не сможет вернуться, не сможет позвонить и написать. Основное же условие этого перемещения заключается в том, что человек оставляет на старом месте все свои вещи и даже тело, потому что уходит туда, где ничто из этого привычного скарба уже не пригодится.

В последние годы, а особенно в те, которые Ревень прожил в шкуре бомжа, он сталкивался с чужой смертью особенно часто. Среди таких случаев была и кончина его жены. Артур да и Олежка — оба они, горемычные, были подготовлены к уходу Ксении ее затянувшимися страданиями.

Ревень следил за каплями дождя, скользящими по стеклу в подвальном окне, как они стремятся поглотить друг друга или, наоборот, — разбежаться из одной в несколько ручейков.

Внезапно Артура озарило: так ведь и мы-то, людишки, также ползем вниз по стеклу судьбы и ничегошеньки не можем с этим поделать, ничего не можем остановить — ни времени, ни старости, ни болезней. Какое страшное сходство! Взять хоть сферу политики. Да будь ты, мил человек, самим президентом! Это ничего не меняет! Тебя будут постоянно нагонять и подпирать со всех сторон такие же людоеды, стремящиеся к власти. А стоит тебе чуток зазеваться — и пропало дело! Даже следа от тебя не останется.

Конечно, сбежав со стекла, капли сольются в струйки, которые потекут дальше, в реки, и потом заледенеют или испарятся. Позже они вернутся через дождь или снег и опять разобьются на стекле на новые формы и судьбы, иначе сочетая в себе правду и неправду, добро и зло, созидание и распад. Но любая из этих новых жизней будет не его, он уже никогда не повторится, а его доля — мучительно гнить в этой смрадной норе. Да он ведь еще при жизни оказался под землей! За что это мне, Господи?!

Внезапно в голове Артура зашумело море. Да нет, не так: море как будто плеснуло на него ласковые волны вполне ощутимо, окружило его своей озорной заботой. Вскрики чаек, похожие на всхлипы, неохотно отпускающий волну прибрежный песок — все так ясно, так зримо…

Да, там он вскоре может очутиться. Всего-то и дел: накинуть петлю и удавить себя — он может совершить это не сходя с места. Недаром же Ревень таскает во внутреннем кармане своего помоечного бушлата вполне надежную для такого дела бельевую веревку. А ведь это грех! И за это Господь покарает его самым суровым образом. Он будет страдать вечно! Да он этого и достоин! За всю свою скотскую жизнь! Вот так, не сходя с места. А ведь так и говорят: не сойти мне с этого места! Так вот и не сойду!

Глава 40. Убийство на мосту

Эвальд Янович вступил на мост, который уже несколько лет был закрыт для транспорта и пешеходов. Добравшись до середины, князь заметил темнеющий возле сторожевой будки человеческий силуэт. Когда-то, еще в советское время, на этом, в каком-то смысле стратегическом, объекте имелся милицейский пост, однако это было давно, а теперь здесь и вообще вроде бы нечего охранять. Кто же это? Рыбак или бомж?

Поравнявшись с фигурой, Волосов опознал милицейскую форму. Человек стоял спиной к Эвальду Яновичу и, наклонив голову, смотрел на воду. По нынешним временам чин вполне мог быть и пьяным. Минуя милиционера, князь отметил в нем необычайные рост и мощь. Однако Волосову бросился в глаза тот факт, что форменный пояс на плаще постового был заметно темнее.

Как только Эвальд Янович оставил милиционера позади себя, тот мгновенно развернулся и, выпростав огромные руки, обхватил ими, наподобие хомута, шею князя. Собственно, прозвище этого гиганта таково и было — Хомут.

Когда сообщники спрашивали Хомута, сколько человек он отправил на тот свет своим коронным приемом, тот только застенчиво улыбался. При возможности он с удовольствием демонстрировал отработанное до автоматизма движение на первом подвернувшемся братане: пальцы одной руки захватывают запястье другой и тянут ее за собой к груди.