Год Людоеда

Алексей Снегирев, уже много лет даже в уме называвший себя Скунсом, не называвший себя данным ему при рождении именем Петр, а с некоторых пор именовавшийся Львом, давно свыкся со своими снами, где он из раза в раз преследовал и скрывался, убивал и умирал сам: Разделяя в лабиринтах кошмара чью-то беду или встречая собственную, он нередко плакал. Это было любопытно, поскольку в реальной жизни подобного с ним не случалось уже больше десяти лет.

Окунаясь в цветные сновидения, Алексей сознавал, что имеет дело всего лишь с иллюзией, каковой является любое кино или электронные забавы на экране монитора.

Большинство снов, как правило, сразу забывались, и лишь несколько из них один за другим скопились в его памяти, составив как бы его внутреннюю видеотеку. Избранные сны помнились очень долго, сохраняли отчетливость, а иногда возвращались в несколько иных версиях, дразнивших возможностью иначе завершить невероятные события. Но этого, впрочем, так и не происходило, за исключением одной истории, истинный смысл которой становился вроде бы с каждым разом все яснее, но, к досаде Скунса, так и не раскрывался до конца.

Сон начинался с того, что Снегирев обнаруживал себя лежащим на кровати в большой, похожей на больничную, палате. При этом его тело каким-то образом возникает здесь «с нуля» и одновременно как бы и находится тут со времени его хрущевско-брежневского детства.

В палате стоит больше десяти коек, но все — пустые. Непонятно, какое сейчас время суток: Алексей почему-то не обращает внимания на окна, которые наверняка должны здесь быть. Действительно, что ж ему не посмотреть — что за ними?

Ему хочется, чтобы было утро. Он спрыгивает на пол и не понимает, каков теперь его истинный возраст: он одновременно чувствует себя и мальчиком, и мужчиной. Впрочем, данное обстоятельство его сейчас нисколько не смущает.

Скунс выходит из палаты в коридор. Здесь тоже никого, но это определенно не имеет для него особого значения. Он покидает знакомый корпус и вспоминает о послании в 2000 год для советской молодежи: оно вмуровано в торцевую стену здания, рядом с которой пролегает Аллея космонавтов, где с фанерных щитов с галактическим радушием улыбаются герои СССР.

Мысль о латунной плите, под которой хранится неизвестный Снегиреву текст, оставляет его, когда он выходит туда, где должна находиться дощатая площадка, предназначенная для торжественных линеек, концертов, соревнований и прочих массовых собраний. Сейчас здесь почему-то достаточно самоуверенно высится строение из дымчатого кирпича, в котором могут находиться пекарня, коровник, баня, больница или что угодно еще.

Алексей понимает, что каким-то образом знает о воздвижении здесь этого дома и вполне осознанно направляется в его сторону. Зайдя внутрь, он без удивления обнаруживает множество отсеков, облицованных кафелем. Они напоминают душевые кабинки. В некоторых стоят мужские фигуры в одежде. Сверху на них течет вода.

Снегиреву тотчас становятся известны правила предстоящей игры: он должен толкнуть фигуру, стараясь при этом не промочить собственную одежду. Толчком он может проверить — живой или мертвый, то есть опасный для Скунса или безопасный человек замер в отведенной ему кабинке.

Алексей, по виду несколько рассеянно, а на самом деле предельно собранно и настороженно, шагает по мокрому полу. Тут он замечает, что в одних отсеках клубится пар, в других, напротив, судя по синеватым физиономиям стоящих, льются ледяные струи.

Скунс готовится к игре, но вдруг замечает, что фигуры да и сами душевые исчезли: теперь посредине помещения вытягивается длинный стол, за которым смогли бы уместиться человек сто.

Снегирев вспоминает, что, кажется, направлялся сюда ради утреннего омовения; он ведь привык каждый день по крайней мере к двукратному обливанию холодной водой, и без этой процедуры просто не чувствует себя окончательно пробужденным.

Скунс пытается высмотреть краны, но они на всех трубах свернуты, а отверстия забиты деревянными пробками. Неожиданно, но вновь как должное, Снегирев обнаруживает в своих руках серебряные приборы. Он внимательно разглядывает вензеля, выгравированные на тяжелых, дорогих вещах. Он понимает, что сегодня дежурит по столовой и сейчас вилки и ложки превратятся в алюминиевый ширпотреб. А ножей, между прочим, здесь и вовсе не должно быть.

Алексей вглядывается и действительно не может уже различить среди приборов ни одного ножа. Он чувствует, что теперь каким-то образом сам должен продолжить свое приключение, которое, пожалуй, уже не раз с ним случалось, только он не может сразу сказать, чем же в последний раз все это завершилось.

«Сейчас должны появиться вожатые, воспитатели и директор», — вспоминает Скунс. Действительно, двери в дальнем конце здания тотчас распахиваются и в мареве солнечного света объявляется целая ватага взрослых, которые, то ли из важности, то ли взаправду не замечая Снегирева, бодро заполняют помещение и устраиваются за столом.