Год Мамонта

Банная пристройка была точной копией славских бань — Гор, ко всему прочему, был еще и педант, и если что копировал, то точность соблюдалась в каждой детали.

Зигвард запахнулся в куртку, напялил рукавицы, и пожалел, что остатки волос — сзади гуще — не затянуты в хвост. От пота волосы сваляются и потемнеют, а тут рядом дама. Ну да ладно.

Установив полено вертикально, он взял топор, крутанул, подбросил, поймал, и смаху жахнул по полену. Топорище застряло в дереве. Он поднял топор вместе с поленом, развернул, размахнулся, и ударил — полено разлетелось на двое. Ему понравилось, и он очень скоро наколол целую кучу дров. Нести их в баню было менее интересно, но и с этим он справился быстро.

Брун развела огонь в печи, поколдовала над ним, загнала пинками три ведра внутрь парной из предбанника, потянулась, и сказала:

— Подождать надо, пока нагреется. Пойдем допьем.

Они допили горячую журбу. Зигвард рассказал историю про своего славского знакомого, который был женат одновременно на двух женщинах, имел от обеих детей, содержал обе семьи, и умудрялся обставить дело так, что никто ни о чем не догадывался. Брун искренне смеялась. Потом Зигвард спросил, была ли она замужем.

— Была, — сказала Брун.

— И что же?

— А потом еще раз была. И он тоже сбежал. От меня все бегут, — гордо добавила она. — Все им не так.

— А ученика Гора вы хорошо знали?

— Да. Он был мой первый мужчина.

Зигвард не понял, врет она или нет.

— Каков он собой?

— Ничего. Ростом пониже вас будет. Не намного. Смешной.

— А как вы его называли?

— По имени. Брант.

— Брант?

— Да. Брант. Вы идите, там уж нагрелось небось.

Зигвард снял со стены факел, прошел в дальнее помещение, вышел на двор, заступил в предбанник, скинул полушубок на скамью, зашел в парную, вставил факел в стенное крепление, и вывалил снег из ведра в печь. За первым ведром последовало второе. Выйдя во двор, он натолкал снега в ведра и вернулся в парную. Поставив ведра на полок, он вышел в предбанник и разделся до гола, но захватил с собой в парную длинную до колен рубашку, чтобы обтираться.

Снег в ведрах растаял. Жаркий пар наполнил помещение и Зигвард блаженно растянулся на полке.

Через некоторое время в предбаннике раздались шаги. Разоблачившись, рыжая Брун вошла в парную, неся полотенца на согнутой руке.

В отсветах факела кожа рыжей женщины казалась розово-медной, как и волосы. У Брун были легкие ноги, красивая шея, вытянутые прямоугольные мускулы. Жира нигде не было, но талия отсутствовала. Груди не большие и не маленькие. Ступни чуть великоваты.

Зигвард расслабился. Его обливали водой и обтирали полотенцем, выводили остыть в прохладный предбанник и заводили обратно в парную, поили журбой, и снова обливали и обтирали. Приблизительно через час с ним собрались было совокупиться, но он объяснил, что есть баня и есть постель, и что он не привык путать второе с первым, а смешивать жанры — дурной тон. На него слегка обиделись, и это его рассмешило. Его закутали в простыню и отвели в спальню на втором этаже. Перина и простыни были свежие и пахли солнцем и ветром и еще чем-то хвойным. Его уложили на спину и стали ласкать и гладить, нежить и дразнить. Потом на него сели сверху, поерзали, устраиваясь и примеряясь, поводили гладкими округлыми бедрами, и без усилий наделись ему на член. Последовал долгий, медленный, почти аскетический акт. А потом Брун неожиданно, не в ритм, вскрикнула. Частота непроизвольных вскриков постепенно увеличилась, достигла пика, и, судорожно вздрагивая всем телом, Брун упала ему на грудь, прижавшись губами и носом к его шее и щекоча рыжими волосами его лицо. Он подождал, а потом стянул ее с себя, но не дал ей перевернуться на спину. Придерживая ладонью ее кажущуюся теперь хрупкой спину, он раздвинул ей ноги, пристроился, и вошел в нее одним движением, прижимаясь к пухлым, очень белым ягодицам и легко поводя рукой по веснушчатому хребту. Она сразу застонала и повернула к нему рыжий профиль. Он запустил пальцы в ее золотые с медью волосы, сжал, и слегка приподнял ей голову, а она прищурила глаза и закусила губу.

Вот оно что, подумал он, приостанавливаясь, чтобы ее помучить. Упущенный ранее сексуальный восторг вернулся к нему полностью, но был он другого оттенка. Легкомысленный разврат сменился грубым, мрачным пороком. Беспечная щедрость нежного любовника уступила место скупой милости насильника. Теперь мне будет хорошо только с блядьми, подумал он. Раньше мне всегда было с блядьми неловко, стыдно как-то, неуютно, а теперь только с ними будет хорошо. Власть есть насилие, власть завладевает человеком без остатка и становится неотделима от других аспектов жизни.