Год Мамонта

— Все поединки и драки, — сказал он, — будут заканчиваться именно тем, что вы сейчас видели. В случаях смертельного исхода для одного из забияк, победителя или победителей сперва высекут, а потом посадят на кол. Можно было бы придумать что-нибудь более изощренное, но мне некогда — время военное. Если кому-то здесь требуются уточнения, пожалуйста, обращайтесь. Работящих баб в Кникиче много, прутов полон лес.

Уточнения не потребовались.

Не желая выглядеть в собственных глазах неблагодарным оппортунистом, Зигвард отобрал десять ниверийцев, некогда служивших в элитном батальоне под началом Хока, назначил им командующего, и послал отряд в глубокую разведку в Артанию с самыми широкими полномочиями. Каждому из десяти была обещана очень щедрая награда. Можно было послать и славов, но Зигвард опасался, что в случае освобождения Кшиштофа славы привезут его не куда надо, а в Висуа, а это нарушило бы его, Зигварда, планы. Фалкон и Кшиштоф враждовали двадцать лет, наращивали и реформировали армии, имели большие возможности, и тем не менее императором ни тот, ни другой не стал — значит, не годились. А Зигвард годился.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ОТ УЛИЦЫ СВЯТОГО ЖИГМОНДА ДО ДОРОГИ В КНИКИЧ И ОБРАТНО

Примерно половина проституток на Улице Святого Жигмонда носила маски, закрывающие две трети лица. Никто не знал, когда и как возникла эта традиция, но многое замечали, что при наличии масок количество клиентов вырастает, пусть не каждый день, но периодически. Только те проститутки, которым нечего было скрывать и чьи лица вызывали у клиентуры умиление, не носили масок.

Если ты проститутка и стоишь каждый день на Улице Святого Жигмода у стены, в тени, то очень скоро ты научишься отмечать потенциальных клиентов издалека — по походке, по осанке, по одежке. Даже если клиент приехал в карете — у карет клиентов особый вид, и колеса скрипят особо, и лошади особо мотают гривами и фыркают. Скоро, на четвертый, примерно, день, ты уже знаешь всех своих товарок и конкуренток, всех владельцев здешних домов — грязных, слюнявых, небритых и бесчестных типов — сдающих комнаты в аренду на час, всех торговцев плохими глендисами и прокисшей журбой, всех нелегальных торговцев сексуальными аксессуарами, всех владельцев таверн, где вечерами со всего города собираются сутенеры. Ты теряешь свое имя и получаешь кличку, порой обидную, к которой вскоре привыкаешь. Если ты — магнит для клиентов, то за тебя будут драться сутенеры, и тот, который победит, будет грубо заботиться о твоем здоровье и бить тебя, если ты вдруг закапризничала и не делаешь, чего велят. Если у тебя нет сутенера, тебя вскоре выживут в глухие грязные переулки. Если сутенер толковый, а ты очень даже хороша, он постарается запихнуть тебя в какой-нибудь престижный бордель, с хозяином которого он договорился делиться процентно.

У Синекуры это был уже второй заход на Улице Святого Жигмонда, и многие ее здесь помнили. Из первого захода ее вытащил когда-то приближенный Фалкона и определил в общество, придумав Синекуре новое имя и биографию — как раз вовремя: она стояла у стены уже третью неделю, а четвертая неделя грозила ей потерей женственности. Трехлетний перерыв пошел Синекуре на пользу — повертевшись и покрасовавшись на балах, она научилась правильно держаться, ходить и говорить, и теперь от клиентов не было отбоя. Она могла выбирать — и выбирала поприличнее и почище. Жила она тут же, снимая комнату понедельно, в которую клиентов не водила.

* * *

Тревога в городе сменилась возбуждением и возмущением. Люди Фалкона, маскируясь под булочников, фермеров, и кузнецов, распространяли слухи и формировали мнение. Особое возмущение вызывало почему-то именно предательство Великой Вдовствующей. За все девятнадцать лет жизни в столице она не привлекла к себе столько внимания, сколько сейчас за один день. Поговаривали, конечно, о ее романах с женщинами, посмеивались, комики острили на Форуме и в гостиных — но теперь о Фрике говорил весь город, и называли ее не иначе как «эта блядь из Беркли», «полуславская потаскуха», «продажная шлюха» и «подстилка для предателей».