Год некроманта. Ворон и ветвь

Плодоносит земля, расцветает сад
Оттого лишь среди могил,
Что народ мой, как дерево в листопад,
Своей плотью ее кормил…

Мир вокруг бледнеет и тает, сереет обморочным сумраком, качается, стынет метельчатой круговертью в глазах… То ли шумят снаружи церкви вороньи крылья, то ли кровь бьет в голову, но сквозь жуткий немолчный шелест, затмевающий мир вокруг, пробиваются, льются холодно и чисто слова, которые некому сказать:

И что новые люди пришли сюда,
Понастроили крепостей,
Не отменит ни пахотного труда,
Ни зарытых в нее костей…

Вороны охотятся за мышкой, за маленькой мышкой Изоль, за змейкой Изоль, если уж совсем начистоту… Почему за змейкой? А потому что у мышки нет ядовитых зубов. Слушай, Ворон Грель, слушай, что поет тебе Темная Дева, пока кружатся яблоневые лепестки, не позволяя ни вдохнуть, ни поднять руки… Песня ланон ши — как смерть, у каждого своя, собственная. Интересно, что сейчас слышит Виннар? И что — Изоль?

И под корень сведенный старинный род,
Как крестьяне корчуют пни,
И пустеющий замок, приют невзгод
Ждет гостей в эти злые дни…

Хватит! Не смей, тварь! Не тебе говорить… об этом… Это морок! Просто морок, лично для тебя, Грель, наверняка северянин слышит совсем другое. Северянин… как же его зовут? И девчонка. И наемники… Я пришел сюда за ними. И плевать, что тонкие алые проколы на запястьях сочатся кровью, которая сразу исчезает, будто слизанная острым шершавым язычком…

— Тяжелы печати на твоей душе, ведун, — издевательски звенит битый хрусталь, ломкий, острый, прозрачный хрусталь… — Но ты же сам хотел снять их, верно? Я могу. Правда, вместе с кровью, но ты же так долго молил о смерти. Звал ее, просил освободить… Что ж теперь отказываешь ей?

«Не ей, а тебе», — вертится на языке, но я не трачу сил на разговоры. Печати? Значит, она видит их. И что? Как это можно использовать? Отец отдал мою жизнь Керену, но когда в опустевший замок ломились церковники, он заключил еще один договор — на мое посмертие. Никогда Воронье гнездо не станет добычей Бринаров, а я все равно отрезанный ломоть, брошенный адским псам. Тебе не взять мою душу, госпожа диких яблонь, но я и тело отдавать не собираюсь.

— Отказываю, — шепчу я все-таки, собирая уплывающую куда-то силу. — Хорошо поешь, детка, но до нее тебе далеко. Госпожа Смерть поет слаще, я слышал не раз…

Перчатка на моей руке тлеет, потом рассыпается сухим прахом — это выделанная телячья кожа-то! В окровавленной ладони сухие стебельки бессмертника, хрупкие соцветия рассыпаются тонкой пылью, лезут в ноздри и горло… но от этой горькой пыли легче дышать, и в глазах уже не так темнеет, а невидимые клыки отпускают запястья.

— Хорошо поешь, — повторяю я. — Теперь послушай мою песню. Убей меня — и никогда не вернешься к своим лесным яблоням. Ты, связавшая себя клятвой с человеческим отродьем, не узнавшая даже его имени… Как это было, Дева? Он украл твое сердце песней? Поймал, словно птицу ладонью, в хмельных огнях Бельтайна, когда фейри ходят среди людей? Как могла ты, Темная Госпожа…

— Замолчи! — пронзительно кричит она — витражи наверху осыпаются разноцветным дождем на пол церкви и склоненные головы, а в проемы окон врывается ледяной ветер.

— Хотел бы я глянуть на него, — усмехаюсь я, чувствуя, как теплая струйка крови течет по губам. — На того, кто растоптал твое сердце, как кислое дикое яблочко, попавшее под сапог.

Люди у стены, что ближе ко мне, мягко оседают на пол: не падают, остаются сидеть, просто совсем иначе опускаются плечи, расплывается лицо, обмякает тело… Но я не собирался спасать всех. Эти и так слишком далеко ушли по темной дороге, если поддались первыми. Зато Изоль, серая мышка Изоль уже почти у выхода…

— Ты пришел за своими людьми, человек с севера, — говорит вдруг ланон ши почти спокойно, глядя мимо меня. — Так увидишь их смерть.

— Тварь, — рычит сзади Виннар. — Спустись вниз, на тебя у меня хватит крови.

Длинный охотничий нож летит вверх — хорош замах у северянина, аж завидно — почти касается белого облачка платья… Застывает в хрупких пальчиках, подрагивая. Ланон ши держит его за роговую рукоятку, морщится брезгливо от близости железа, но не бросает, ждет чего-то. В одной руке — нож, в другой — дудочка, вот, еще немного, наклонись вперед… Выбивая последние стеклянные лоскуты, с тугим ударом ветра влетают под купол черные комки перьев и мрака. Вскрик! Острые когти, мощные клювы — в лицо! В руки! Есть! Летит вниз серебряная искорка, падает на пол у подножия алтаря и тут же, будто в насмешку, раздается от двери срывающийся на фальцет голос рыцаренка:

— Изоль!

— Болва-а-ан, — выдыхает Виннар, и прибавить тут нечего.