Год невозможного. Искусство мечтать опасно

Теперь Бэтмена прославляют как героя, который пожертвовал собой ради спасения Готэм-сити, тогда как Уэйн, как считается, погиб во время восстания. После раздела его имущества, Альфред засвидетельствовал, что Брюс и Селина живы и их видели в кафе во Флоренции; а Блейк, юный честный полицейский, знавший, кто такой Бэтмен, унаследовал Бэт-пещеру Говоря одним словом, «Бэтмен спасает жизнь, выходит целым и невредимым и начинает жить нормальной жизнью, тогда как кто-то другой должен прийти к нему на смену как защитник системы» ^{96}. Первый ключ к идеологической подоплеке такого финала дает Альфред, верный дворецкий Уэйна, который на (предполагаемых) похоронах Уэйна зачитывает последние строки «Сказки о двух городах» Диккенса: «Это самое, самое лучшее из дел, которые я сделал, это самый, самый лучший отдых, который я когда-либо знал». Некоторые кинорецензенты уцепились за эту цитату, заявив, что она «поднимает этот фильм к вершинам западного искусства. Фильм взывает к самому ядру американской традиции — идее благородной жертвы за всех людей. Бэтмен должен пройти через унижение, чтобы возвыситься, и пожертвовать своей жизнью, чтобы даровать новую жизнь. (…) В высшей степени христоподобный Бэтмен жертвует собой ради спасения других» ^{97}.

В этой перспективе происходит молниеносный переход, прыжок через века назад, от Диккенса ко Христу на Голгофе: «Кто спасет жизнь (душу) свою, тот потеряет ее, и кто отдаст жизнь свою ради Меня, тот обретет ее. Какая польза человеку, если он весь мир приобретет, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 25–26). Жертва Бэтмена — повторение Крестной Жертвы? Не опосредована ли эта догадка последним эпизодом фильма (Уэйн вместе с Селиной во флорентийском кафе)? Ведь тогда религиозным аналогом такой концовки может оказаться известная антихристианская идея, что Христос был распят только мнимо, а на самом деле якобы бежал и прожил долгую счастливую жизнь, в Индии или на Тибете, как говорят мнимые источники. Тогда единственным способом оправдать эту финальную сцену будет прочесть ее как грезу наяву, как галлюцинаторное состояние Альфреда, сидящего в одиночку во флорентийском кафе.

Следующая диккенсовская особенность фильма — деполитизированная жалоба на зазор между богатыми и бедными. Уже в начале фильма Селина шепчет Уэйну во время их танца на эксклюзивной гала-вечеринке высшего общества: «Буря приближается, мистер Уэйн. Ты и твои друзья, поторопитесь задраить люки. Когда буря разразится, вы все будете удивляться, как можно было жить столь масштабно и оставить столь мало всем нам».

Нолан, как и всякий честный либерал, «обеспокоен» неравенством и позволяет этому беспокойству выплеснуться на экран: «В фильме, отсылающем к реалиям нашего мира, я усматриваю идею бесчестия. Весь фильм о том, как бесчестие становится общей проблемой (…) Понятие экономического достоинства подспудно проводится в фильме, причем двояко. С одной стороны, Брюс Уэйн — миллиардер. Он всегда в центре внимания. (…) Но с другой стороны, вообще в жизни много сторон, экономика одна из них, и мы в экономике полагаемся на доверие, потому что у нас нет аналитических инструментов, чтобы измерить честь и бесчестие (…) Не думаю, что в фильме есть правый или левый уклон. Важно только то, что говорится о честной оценке всех вещей, честной эксплуатации окружающего мира — то, что и довело нас до очень уже тревожных последствий» ^{98}.