Год, прожитый по-библейски

– Надо прочесть молитву над хлебом.

– Точно.

– Вы прочли молитву над хлебом сегодня, Арнольд?

– Точно.

– Арнольд, я задал вопрос. Вы меня слушаете?

Я попался. Да, я действительно отключился. Берковиц разочарован – не зол, но разочарован.

– Да-да, я прочел молитву над хлебом.

– Хорошо, – говорит он.

Потом мы переходим к еврейскому алфавиту.

– Алеф, бет, далет.

– Нет, алеф, бет, гимель.

– Алеф, бет, гимель, далет.

Это времязатратное мероприятие – кусок моего дня длиной девяносто минут. Но в итоге я рад, что Берковиц зашел, потому что он сказал две поразительно мудрые вещи.

Первая связана с его любовью к соблюдению заповедей.

– Я молюсь, как будто заключаю сделку на сто тысяч долларов, – сказал он.

Вот образ мыслей, который я стараюсь перенять. Не надо смотреть на Библию как на собрание утомительных задач, которые надо выполнить. А надо, чтобы мне не терпелось выполнить заповеди. Нужно любить их.

И в некоторых случаях – на самом деле очень немногих – у меня получается. Например, с шаббатом. Раньше моя неделя была ориентирована на понедельник, начало светской рабочей недели. Теперь – на шаббат. Все ведет к нему. В пятницу утром я начинаю готовиться, словно иду на важное свидание. Варю кофе с расчетом на большой термос, чтобы не пришлось заниматься ничем, даже отдаленно напоминающим готовку. Складываю научные книги стопкой в углу.

И когда заходит солнце, я выключаю компьютер и начинаю работать над ничегонеделанием. Ведь отдых, как ни странно, дается с трудом. Джудит Шулевиц пишет, что избегание дел требует больших усилий. Она права. Нельзя говорить и даже думать о работе. В мозг закрадывается мысль об Esquire – к четвергу надо написать статью о свадьбах. Я давлю ее, но тут же выскакивает новая. Это похоже на игру, где надо забивать выпрыгивающие колышки. К концу субботы, когда солнце наконец-то заходит, чувствую, что устал, но получил пользу – как после прогулки по Центральному парку. Мне приятно, словно я заслужил этот всплеск эндорфина. И я начинаю ждать следующего шаббата.

И во-вторых, Берковиц говорит: «Это иной взгляд на мир. Главное в вашей жизни – не права. Главное – обязанности». Получилась библейская версия цитаты нашего первого президента-католика[196]: «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, – спроси, что ты можешь сделать для страны». Хорошее мировоззрение. Оно совершенно не свойственно мне от природы, но я попробую с ним пожить.

Возьмем слово. Я, как журналист, хотя и по большей части фривольно-развлекательного толка, всегда был одержим свободой слова. Если я и верил во что-то абсолютно, это была Первая поправка[197]. Журналисты должны иметь возможность говорить, что хотят. Это наше право, американская ценность. Пленных не берем. Но сейчас я стараюсь увязать этот подход с необходимостью отказаться от злословия в устном и письменном вариантах. Так ли уж надо вставлять дешевую шутку о Дэвиде Аркетте[198] в статью о смокингах? Сделает ли это мир лучше? Вопреки собственному желанию я убираю шутки об Аркетте из статьи.

Месяц девятый: май

В начале было Слово…

Евангелие от Иоанна 1:1

День 243. Сегодня начинается жизнь по Новому Завету. Я нервничаю не меньше, чем обычно, и даже больше, чем в первый день и день, когда звонил гуру Гилу.

С другой стороны, с нетерпением жду погружения в эту новую жизнь. Я должен приобрести массу знаний. До этого года мне были известны лишь азы Нового Завета и христианства. И разрозненные факты, которые до сих пор помню из энциклопедии (например, что, по мнению ранних христиан, сотворение мира было эквивалентом зачатия, и оно произошло 25 марта. Это придает символический вес рождению Иисуса через девять месяцев, 25 декабря). Однако нужны более глубокие знания. Поэтому новая жизнь пойдет мне на пользу.

Кроме того, я чувствую, что пришло время. Несомненно, в современной Америке Новый Завет влиятельнее Ветхого. Или, точнее, буквальная интерпретация Библии влияет на страну сильнее, чем еврейские толкования. Я не склонен думать, что мы на грани теократии. Но евангельское христианство – как в консервативной, так и в прогрессивной форме – оказывает серьезное влияние на нашу жизнь.

С другой стороны, я паникую. Я и так удручен сложностью собственной традиции, а теперь собираюсь зайти на совсем незнакомую территорию. Говорю Джули, что от стресса у меня болит голова.

– Знаешь, ты ведь не обязан этого делать, – замечает Джули.

– Но если я этого не сделаю, то смогу рассказать только половину истории.

– Зато большую.

Это верно. Но, как и Нахсон, древний еврей, который вошел в Мертвое море, я зайду в воду и посмотрю, что будет. Однако сначала придется разобраться с Важными вопросами.

Первый из них таков: если я сосредоточусь на Новом Завете, надо ли будет следовать всем правилам еврейской Библии? Иными словами, оставить ли бороду и пейсы? Или расчехлить бритву и заказать фахиты[199] с креветками?

Я задал вопрос почти всем известным мне христианским экспертам. Ответ был простым: неизвестно.