Год, прожитый по-библейски

Если даже отбросить вопрос чувствительности, медицинский аспект обрезания остается объектом споров. Американская ассоциация педиатров не дает рекомендаций ни за, ни против. Обрезание может снизить риск рака пениса, и теперь есть убедительные доказательства, что оно снижает восприимчивость к ВИЧ. (Уже по истечении моего библейского года ВОЗ рекомендовала медицинское обрезание в зонах повышенного риска.)

Так вот, когда родился наш первенец Джаспер, у меня были смешанные чувства по этому поводу. Нет, меня не пугало, что когда-нибудь он примется срывать злость в подвале в Сан-Франциско. Но зачем его мучить? Тому нет рациональных причин. По крайней мере не было до последних исследований СПИД. И даже если обрезание целесообразно с медицинской точки зрения, надо ли устраивать вечеринку с кунжутными бубликами и вегетарианским сырным кремом?

Тети подливали масла в огонь. Я стал объектом их рьяных кампаний.

С одной стороны, ортодоксальная Кейт оставляла на автоответчике сообщения с призывами это сделать. С другой, Марти присылала буклеты с историями о неудачных обрезаниях, от которых в жилах стыла кровь.

В конце концов Джули сказала последнее слово. У Джаспера будет обрезание, оно пройдет в нашей квартире, и сделает его друг семьи Лью Сэнк, педиатр из Нью-Джерси и сертифицированный мохел[244].

Когда настал условленный день и семья собралась у нас, я приложил все усилия, чтобы не обращать внимания на происходящее. Даже убедил себя, что это всего лишь бранч[245] с небольшим уклоном в сторону маленькой медицинской процедуры.

Я смеялся над анекдотами, которые Лью, как и все мохелы, знает в великом множестве.

– Слышал про парня, который решил перейти в иудаизм уже взрослым? Ему надо сделать обрезание, и он боится. Тогда он спрашивает у еврейского друга Эйба: это больно? А Эйб отвечает: «Ой-вэй! Когда мне его сделали, я целый год не мог ни ходить, ни говорить!»

Единственный страшный момент был, когда я заметил на столе нож размером с маленькое мачете. Оказалось, он нужен для разрезания церемониального хлеба. Так что и тут пугаться было нечего.

Мы с Джули отказались наблюдать сам процесс. Мы ушли в нашу спальню, закрыли дверь, взялись за руки и, чтобы не слышать плача, начали очень громко обсуждать, нужны ли для мобиля с дельфинами батарейки AA или C. Через два с половиной года обрезания номер два и три ложатся на меня. И несмотря на бублики и мохела Лью, теперь все иначе. На этот раз я планирую смотреть. Если я выбрал его для своих сыновей – этот последний, пятый закон в списке пяти самых невероятных правил, – то по крайней мере должен держаться храбро.

Обрезание играет в Библии огромную роль. На него приходится восемьдесят семь упоминаний. Оно считается способом закрепить завет между Богом и людьми. Это подпись кровью.

Первопроходцем был Авраам. Бог явился ему и велел обрезать всех мужчин в его доме и всех новорожденных на восьмой день их жизни. В то время у Авраама не было новорожденных, поэтому первыми обрезанными стали его старший сын Измаил (которому было тринадцать) и сам девяностодевятилетний Авраам.

В Новом Завете обрезание считается в лучшем случае необязательным. Апостол Павел, чья миссия состояла в распространении христианства за пределами еврейской нации, сказал, что обрезания не требуется. Если вы меняетесь в сердце, физические доказательства не нужны. Он так и говорил: обрезание «в сердце». Однако есть отрывки, из которых видно, что он не возражал против обрезания у прямых потомков древних евреев.

– Ты сам будешь делать обрезание? – спрашивает брат Джули Эрик.

– Я слышал, в Центральном парке можно отыскать отличный кремень, – добавляет другой брат, Даг.

– Очень хорошо, – говорю я.

Я не в настроении шутить, слишком нервничаю. Лоб покрылся испариной.

Бормочу, что Библия не обязывает отца проводить церемонию.

На самом деле мы крайне далеки от орудий из кремня. Лью пришел с чемоданчиком, полным блестящих металлических инструментов, которые он разложил на нашем обеденном столе. Он со щелчком натягивает белые хирургические перчатки, повязывает белый фартук и достает коробку спиртовых салфеток.

– Кто первый? – спрашивает Лью.

– Зейн? – говорю я.

– Хорошо, неси его.

Сын кажется крошечным на большом столе – как миска супа, сервированная к обеду.

Оглядываю комнату. Одна родственница глядит в окно. Мама изучает каталог игрушек «Паровозик Томас». Джули сидит к столу спиной. Никто не смотрит на Зейна. Я поворачиваюсь к сыну – он плачет. За окном проезжает автобус. Я сжал зубы. И прищурился – это своего рода компромисс между открытыми и закрытыми глазами.

Лью накладывает зажим. Плач продолжается. Он достает коричневый кожаный ремешок. И скальпели. Капли крови попадают на полотенце. Теперь Зейн завывает с открытым ртом.

В каком-то смысле это очень гигиеничная, стерильная процедура. И все же… сложно не забыть о том, что происходящее на столе глубоко примитивно. Это примитивнее всего, что я видел за весь свой библейский год.