Год рождения 1921

— Удивляюсь я тебе, — ворчал Кованда, взмокший под тяжестью его чемодана (он всякий раз помогал Пепику), — на кой черт ты собираешь всякое барахло? Одежи у тебя с гулькин нос, а чемодан набит одними бумагами. Да еще рюкзак, да корзинка!

Багаж Пепика был наполнен газетами — чешскими, немецкими, французскими, русскими, старыми и новыми, справочниками и картами. Он запасся русским, голландским, польским и французским словарями и автомобильными, туристскими и климатическими картами всех стран мира. Поиски таких справочников были коньком Пепика. Во всех книжных и букинистических магазинах Саарбрюккена знали его тонкую мальчишескую фигуру, повсюду он разыскивал специальную литературу и редкие издания, которые по своей литературной или исторической ценности часто были много выше того, чем обычно интересуются клиенты таких магазинов. Кроме книг, Пепик старательно собирал передовицы и политические статьи из «Фелькишер беобахтер», подобрал в хронологическом порядке сводки германского командования, коллекционировал фотоснимки на военные темы, стихи, театральные и литературные рецензии.

— Когда-нибудь, — говорил он с увлечением, — надо будет составить хронику этой войны и показать лживость немецкой пропаганды. Это будет легко, если иметь материал, который сейчас сам просится в руки. Прошу вас, ребята, когда вам попадается что-нибудь интересное, несите это мне.

В быту Пепик был слаб, почти беспомощен и целиком зависел от помощи многочисленных друзей. Он ни пуговицы не умел пришить, ни выстирать рубашки, ни побриться. Пепик откровенно признавался, что дома мать чистила ему ботинки, и совсем не смутился, когда товарищи захохотали, услышав об этом. У него, мол, никогда не оставалось времени на такие пустяки, это же чисто женское дело. Любознателен он был чрезвычайно, но больше всего любил рыться в книгах, вечно читал и изучал что-нибудь — этакий всезнайка, с которым можно поговорить на любую тему; все он мог разъяснить, о чем ни спросите: о династии Птоломеев или о теории относительности, о клеточном размножении или о радиоактивном излучении. Обо всем он кое-что знал, но глубоких познаний у него никогда не было: он просто не успевал приобрести их, потому что вскоре его увлекала другая тема, другой предмет. Он мечтал стать издателем, юристом, военным, дипломатом; загоревшись каким-нибудь делом, он быстро охладевал к своим прежним увлечениям. Для будничной работы это был потерянный человек.

Пепик охотно делился своей порцией сигарет с Фрицеком, который его обстирывал; для повара Йозки, чинившего ему белье, он писал по-немецки любовные письма; он щедро оделял содержимым своих посылок всех товарищей, которые чистили ему обувь, прибирали постель или ходили за едой. Без дружеской помощи Пепик, конечно, пропал бы ни за грош. Но при этом он до последнего вздоха клял бы нацизм и поучал грядущие поколения о том, как и что надо сделать, чего не страшиться и чего остерегаться, дабы достичь главной цели — навеки сохранить демократию, которая, по мнению Пепика, имела свою постоянную резиденцию во Франции, Англии и Америке.

— Самое важное в нашу эпоху, которую люди так испортили, это пережить ее, — говаривал Пепик. — Все остальное второстепенно. Всякий режим, который кончается на «изм» обречен, — ораторствовал он, насмешливо поглядывая на Гонзика. — То, что вечно, кончается на «ия».

Пепик вел дневник, занося свои впечатления в толстую тетрадь, купленную в Сааргемюнде. В виде вступления он написал: