Год рождения 1921

— Я же хочу с вами жить по-хорошему, — начинал Олин. — Ведь безобразие творится в роте! Вы все, конечно, знаете, что вчера в конторе кто-то обрезал телефон и украл бланки для увольнительных. Это же глупо, без печати они все равно недействительны. А за такую проделку вся рота на две недели лишена увольнений в город. С какой стати всем страдать из-за того, кто выкидывает всякие такие штучки? От них ведь никакого проку! Вы наверное знаете, кто этим занимается. Так назовите его!

Староста восьмой комнаты Эда Конечный поторопился уверить Олина:

— Ну и удивил ты нас! Когда горбач лишил увольнительных всю роту, я страшно обозлился: вот, думаю, здорово живешь, ни с того ни с сего. А теперь я вижу, что это справедливая кара за вину одного олуха. Да он сам не понимает, что творит!

— Знал бы я, кто это делает, я бы сразу на него донес, — вставил шофер Петр. — Да еще и треснул бы хорошенько по шее.

— Ну что это за человек! — возмутился повар Йозка. — Как только он позволяет себе этакие возмутительные выходки против наших немецких братьев! Ума не приложу!

Тут Олин понял, что его разыгрывают. Он вскочил на ноги и стукнул кулаком по столу. За столом сидел Цимбал и брился. От удара зеркальце упало со стола и разбилось.

— Слушай-ка, Олин, — спокойно предупредил Цимбал, — завтра ты купишь мне точно такое зеркальце, а не то я тебе всю морду разукрашу. Стучать кулаком по столу можешь у капитана. Мы к этому не привыкли.

Олин доложил Кизеру, что найти виновника не удалось, но он, Олин, уверен, что бланки украл кто-то из восьмой комнаты. В комнате устроили обыск: ночью ребят выгнали в коридор, и солдаты два часа рылись в чемоданах и тюфяках, но ничего не нашли. Когда же Олин снова зашел в восьмую комнату, никто даже не поглядел на него. Ребята сделали вид, что не замечают «фербиндунгсмана». Олин страшно обиделся. Он стал упрекать ребят в недисциплинированности, сказал, что восьмая комната — самая распущенная, из-за нее неприятности у всей роты, и грозил расселить их по другим комнатам.

Когда он замолк, Эда равнодушно спросил, глядя в окно:

— Ты все сказал?

— Думаю, этого достаточно.

Эда повернулся к Цимбалу.

— Отвори-ка дверь. Проваливай. Надоел хуже горькой редьки, — крикнул он Олину.

В других комнатах ребята придумали новый способ изводить Олина, они то и дело требовали, чтобы он повел их на прием к капитану: каждый уверял, что это ему до зарезу необходимо. Одному за обедом досталась слишком маленькая порция мяса, другой получил телеграмму, что занемогла его бабушка, какая-то комната коллективно заявила, что им выдали водку с примесью воды, один не поладил с десятником, другой хотел получить казенные сапоги, а каптенармус ему отказал. Ребята то и дело требовали разных справок, подтверждений, обещаний, разрешений и прочего. Когда Олин отказывал им, уверяя, что с такими пустяками нельзя обращаться к капитану, ребята сердились, упрекали «фербиндунгсмана» в том, что он оторвался от товарищей, зазнался, заважничал, и разозленные отходили.

А капитан постоянно напоминал Олину, что в роте нет дисциплины, что такого-то видели в штатской одежде, хотя это строжайше запрещено, и то и дело приказывал «фербиндунгсману» навести порядок, а иной раз и найти виновного. Когда рота получала от батальона добавочную порцию курева, Олин охотно показывался в комнатах, намекая ребятам, что в этом есть и его заслуга; но нигде не встречал благодарности. Он очень обижался и жаловался капитану на свою трудную должность. Капитан иногда говорил, что понимает его положение и что Олин может всегда и во всем рассчитывать на поддержку начальства. Однажды он вызвал Олива к себе, в дружеской беседе они провели весь воскресный вечер и выпили три бутылки французского вина. Олин вернулся в комнату перед самым отбоем. На ногах он держался нетвердо и, пробираясь к своей койке, опрокинул ведро с водой на чисто вымытый пол.

Дежурил в комнате в тот раз Кованда.

— Ежели ты нажрался, — рассердился он, — оставался бы спать там, где тебя поили. Там тебе больше по сердцу, чем у нас.

— А мы без тебя скучать не будем, — зевнув, добавил Мирек, проснувшийся от грохота опрокинутого ведра.

Олин раздевался, сидя на койке. Он расшнуровал ботинки, бросил их на пол, вслед за ними полетели куртка, брюки и пояс.

Кованда подошел вплотную к его койке и, упершись руками в бока, приказал:

— А ну-ка, живо, слезай с койки да прибери за собой. Я всякому пьянчужке не слуга.

Олин спокойно улегся.

— Какое тебе дело! — отмахнулся он. — Мне до тебя тоже дела нет.

— И зря! — сердито отрезал Кованда. — Ведь ты фербиндунгсман.

Своими сильными руками он стащил Олина с койки. С того сразу весь хмель соскочил. Заметив любопытные взгляды, Олин разъярился.

— Только тронь меня еще раз! — закричал он. — Пожалеешь! — Дрожа от ярости, он шарил на своей полке. — Только посмей, я пырну тебя ножом.

Кованда хладнокровно ухватил его за правую руку, и нож со стуком упал на пол.