Год рождения 1921

— Верно!.. Да, чтобы не забыть! — спохватился Ирка. — Получил я вчера письмо из дому, от сестры. Пишет, что твоя Ружена путается с немецким солдатом.

У Густы даже дыхание сперло.

— Что-о-о?! Да я ей голову оторву!

— Вот видишь. А она узнала, что в Саарбрюккене у тебя ребенок с той… как ее… с косами… с Урсулой!

Разъяренный Густа вскочил с койки.

— Это ты, сволочь, написал своим? Черт тебя дернул!

Ребята захохотали. В этот момент в комнату ворвался разъяренный Гиль. Он зажег свет и мрачно оглядел койки.

— Заткнуться и спать! — гаркнул он свирепо. — А не то заставлю делать гимнастику.

Мимо него в комнату бочком прокрался Олин. Он был принаряжен и явно навеселе. Нетвердой походкой Олин добрался до своей койки и стал торопливо раздеваться. Гиль удобно оперся о дверь, подождал, пока Олин залез на верхнюю койку, потом потушил свет и тихо прикрыл дверь.

— А ведь если рассудить как следует, выходит, что Кассель чешский город, — заговорил Кованда таким тоном, словно Гиль и Олин даже не появлялись в комнате. — Нас тут двести пятьдесят человек, да по стольку же во второй и третьей ротах. Всего, стало быть, семьсот пятьдесят чешских парней да еще четыреста чешских девушек. Тысяча сто пятьдесят чехов собрались в одном месте. И каждый ненавидит фашистскую немчуру, и каждый только и думает: скорей бы кончилась война, скорей бы вернуться домой. Но никто из нас не забудет опыта, который мы приобрели здесь. Каждый приложит все силы, чтобы будущее, которого, мы, видно, дождемся, было лучше, чем настоящее. Каждый будет ценить свою простецкую жизнь и держать ухо востро, чтобы уже никогда не настали опять такие дни, как нынче. Эта поездка в Германию для нас — предостережение: ее нельзя забывать, ребята, ее надо помнить днем и ночью. Мертвые товарищи всегда будут напоминать нам о пережитом. Мы и детям своим расскажем о нем.

— Аминь! — насмешливо сказал Олин и икнул.

Кованда продолжал, словно не слыша:

— Мы никогда не позволим, чтобы нами помыкали кровавые тунеядцы. Чтобы мы остались безоружными перед лицом врагов, где бы они ни были, среди нас или вокруг нас. И еще мы не позволим, чтобы кто-нибудь вел с нами двойную игру. Нам всем надо быть заодно и не давать разделить нас… Покойной ночи!

3

Пепик был в восторге от своей новой работы. Он просеивал песок, размешивал известь и строительный раствор, складывал в штабеля кирпич да еще находил свободную минутку, чтобы, положив на колено дневник, занести в него несколько строк.

Если бы мне было суждено родиться заново, я бы непременно стал каменщиком и совсем по-иному, лучше, устроил бы свою жизнь. Нет прекраснее занятия, чем работа каменщика. Есть что-то чудодейственное в замешивании строительного раствора, в шипении гашеной извести. Держа кирпич в руках, чувствуешь себя всемогущим. Приложишь кирпич к кирпичу, пристукнешь молоточком, кирпич зазвенит, шпатель звучно скрипнет, а отвесом ты найдешь направление прямо к центру земли. Кладешь кирпич на кирпич, и под руками у тебя растет дом, а в нем поселятся люди, будут любить, рожать детей, умирать…

Сколько рук понадобится, чтобы снова построить Кассель, Эссен и Берлин? Сколько надо потрудиться, чтобы восстановить все сожженное, разбитое, уничтоженное, стертое с лица земли во всей Германии? И как долго продолжалась бы эта работа, если бы ее должны были с начала, до конца делать только мы, тотально мобилизованные чехи?

Бедная бесприютная Германия!

В минуты короткой передышки молодые чехи, сдвинув шапки на затылок, как это делают десятник и мастер, вытирали руки о фартуки, закуривали и, сунув руки в карманы, начинали строить планы на будущее.

— Знаете, ребята, чего я очень боюсь? — сказал Карел.

Олин усмехнулся.

— Знаем. Бомбежек.

— Осел! Я боюсь, что, когда война кончится и мы благополучно вернемся на родину, у нас останется эта привычка лодырничать, работать спустя рукава. И мы будем саботировать и дома, отлынивать от дела, как и сейчас. Мы испортились, сильно испортились.

— Ерунда, — возразил Олин. — Я, если уцелею, буду работать день и ночь. От радости и из благодарности судьбе. Буду работать не покладая рук.