Год рождения

И потому не только ради строгого соблюдения процессуального закона органы госбезопасности не показывали следственные дела родственникам репрессированных, но и для сохранения общественного спокойствия и недопущения морального и физического террора.

Пока я размышлял над этой очень непростой проблемой, Анна Тимофеевна высказала свою вторую просьбу:

— Скажите, где похоронен мой муж.

— Мы, к сожалению, пока этого не знаем, — ответил Василий Федорович. — Если нам удастся выяснить, где он похоронен, мы обязательно вам сообщим.

Василий Федорович на этот раз сказал неправду, но он был обязан так поступить, и осуждать его за это было нельзя.

Развенчав культ личности и начав процесс реабилитации жертв сталинских репрессий, высшее руководство партии и государства тем не менее не решалось сказать народу всю правду. Было категорически запрещено указывать места массовых захоронений, во многих случаях родственникам сообщались вымышленные даты и причины смерти их близких, не публиковались статистические данные. Все это делалось, чтобы скрыть истинные масштабы злодеяний против собственного народа, потому что многие высшие руководители сами были причастны к этому.

Видя, что Анна Тимофеевна не удовлетворена его ответами, и желая как-то разрядить возникшую напряженность, Василий Федорович указал ей на лежащий на приставном столике конверт и сказал:

— В этом конверте, Анна Тимофеевна, все официальные документы, дающие вам право…

— Оставьте себе эти документы! — гневно оборвала его Анна Тимофеевна. Затем она вытерла слезы платочком и тихо сказала: — Пойдем, Вера, отсюда…

Она с трудом поднялась со стула и в сопровождении Веры пошла к двери. У дверей она остановилась, посмотрела на меня и сказала:

— Теперь я поняла, почему тогда, в тридцать седьмом, тот сотрудник стал избегать меня! Видимо, ему было стыдно!

От несправедливости высказанного Анной Тимофеевной подозрения мне стало так обидно, как будто это меня обвинили в чем-то очень непристойном. Я растерянно посмотрел на начальника отдела, не зная, ответить Анне Тимофеевне или промолчать.

Василий Федорович встал из-за стола и подошел к Анне Тимофеевне.

— Сотрудник, который разговаривал с вами, — сказал он, — был заместителем начальника управления. Поверьте мне, Анна Тимофеевна, он ни в чем перед вами не виноват! А увидеться с вами он не сумел, потому что тоже погиб!

— Как погиб? — с недоверием посмотрела на него Анна Тимофеевна. — А он-то почему?!

— Мы пока не знаем всех подробностей, — объяснил ей Василий Федорович, — но полагаем, что он погиб, пытаясь спасти от расправы вашего мужа, как ваш муж пытался защитить от расправы невинных людей.

— Разве тогда среди этих нелюдей были такие? — с еще большим недоверием спросила Анна Тимофеевна.

— Были! — убежденно сказал Василий Федорович. — Настоящие люди были во все времена! Их и уничтожили потому, что они не позволяли творить беззаконие!

Анна Тимофеевна виновато посмотрела сначала на начальника отдела, потом на меня и, с трудом сдерживая слезы, произнесла:

— Простите меня! Простите, ради Бога!

— Это вы нас простите, Анна Тимофеевна, — сказал Василий Федорович, наклонился и поцеловал ей руку.

Затем он открыл перед ней дверь и посторонился.

Осипов взял со стола конверт с документами и вслед за Анной Тимофеевной и Верой вышел из приемной.

Василий Федорович вернулся к столу, выпил залпом стакан воды, приготовленный для посетительниц, и страшным голосом прохрипел:

— Почему мы?!.. Почему мы должны краснеть за содеянное другими?

Он сел за стол, сжал кулаки так, что побелели пальцы, и сказал:

— Заставить бы этих стервецов самих смотреть в глаза родственникам своих жертв!..

13

Последующие несколько недель я, как и все сотрудники управления, был очень сильно занят. В Москве начался Двадцать второй съезд партии, приближалась годовщина Октября, а в период и накануне таких событий все органы госбезопасности всегда работали по очень напряженному графику.

В последний день работы съезда я тоже вернулся домой поздно.

Войдя в подъезд моего дома, в котором я прожил всю свою жизнь, я стал подниматься по лестнице, как вдруг до слуха моего донесся какой-то странный звук.

Я прислушался и отчетливо услышал, как под лестницей кто-то шмыгнул носом.

Я снова спустился и заглянул под лестницу.

Там, в полутемном углу, прижавшись к теплой батарее парового отопления, сидел парнишка лет двенадцати.

— Юра? — узнал я соседского мальчишку. — Ты что здесь делаешь?

— Ничего, — угрюмо ответил Юра.

— Почему ты не идешь домой? — не отставал я от него.

— Чего я там не видел? — отвернувшись к стене, ответил Юра и снова шмыгнул носом.

Я подошел к нему и сел рядом на батарею.

— Ну, старик, что-то ты совсем закис.

С Юрой мы были большими приятелями. Он был, пожалуй, самым верным из всех моих болельщиков и не пропускал ни одних соревнований с моим участием, радуясь больше меня самого моим успехам и намного болезненнее меня переживая мои неудачи.