Год со Штроблом

— Фанни, дорогая, ты не расстраивайся… Нет, ничего страшного, ничего плохого, просто важные дела… — В эту минуту все казалось ему не столь драматичным, как всего несколько часов назад. — Слушай, как ты себя чувствуешь? А дети? Хорошо, да? Ну, расскажи поподробнее!

Но она ничего говорить не стала, и тогда он, нервничая, воскликнул:

— Фанни, ты меня еще слышишь, Фанни?

Он видел на фоне окна профиль Штробла, строгие линии лица человека, которого не задевало радостное «тарам-там-там» из соседней комнаты, а Фанни по-прежнему не произносила ни слова. И вот наконец в трубке послышался, пусть и приглушенный, ее знакомый голос, она говорила сдержанно, выбирая слова, но это была она, ф-фу ты, и он сказал:

— Ты не беспокойся, ладно? Ничего особенного не случилось, я тебе позвоню еще в пятницу, а?

Утром следующего дня Шютц вместе с Зиммлером сидел в маленьком кабинете в бараке напротив кабинета Штробла. Наблюдал, как Зиммлер достает из ящика стола потрепанную тетрадь с записями, карандаши, материалы учебного года в сети партпросвещения. Все, ящик пуст. Ведомости членских взносов, печать и пачку бланков учета Шютц уже принял.

— Печатать для вас я не смогу, — с кислым видом объявила ему в приемной фрау Кречман. — Если потребуется напечатать доклад, обратитесь в отдел технолога или попробуйте напечатать сами, — она оценивающе скользнула по нему взглядом.

— А кто же печатал для товарища Гаупта? — поинтересовался Шютц.

— Я, — с вызовом ответила фрау Кречман. — Зато Зиммлер у меня ничего не печатал, тем более что товарищ Штробл и без того завалил меня работой.

Зиммлер пододвинул ему через стол календарь.

— Можешь его себе оставить, — объяснил он. — Тут я отметил, когда состоятся очередные партсобрания и инструктажи. Удобнее всего важные мероприятия проводить по вторникам, понял? По вторникам смена циклов, все собираются, и поэтому сподручнее собрать взносы или провести заседание бюро, да? И не забывай о ежемесячных отчетах, не то Берг станет на дыбы.

В комнату заглянул Штробл.

— Выйди-ка, — сказал он Шютцу. — Ко мне тут заявилась одна умная головушка из «основы». Хочу ему перечислить, что нам на стройке требуется, если мы хотим выдержать срок тридцать первое двенадцатого. Во-первых, дополнительно десять сварщиков, во-вторых, немедленная допоставка всех деталей, обозначенных в письме от такого-то числа, в-третьих… — взяв Шютца под руку, он говорил на ходу, — важно, чтобы они осознали: эти требования исходят не только от хозяйственных руководителей стройки, но и от парторганизации! Отныне так и не иначе!

После обеда Шютц предстал перед тридцатью примерно монтажниками, которые высказали ему свое доверие.

— Я во всем рассчитываю на вашу помощь и понимание, — говорил Шютц. — Сегодня у нас вторник. В субботу — субботник. Уберем все ошметки и грязь из главного здания. Чтобы мы могли приступить к монтажу прецизионных деталей. Полагаю, все явятся как один.

14

Примерно в то же время Норма Шютц укладывала свой чемодан. Две недели назад она подала заявление об уходе. Причина — желание сменить профессию. Что, кстати, соответствовало действительности. Когда старшая машинистка прошла мимо нее по машбюро, Норма передала ей заявление. Даже не стала прерывать работу, лишь бросила с вызовом:

— Еще две недели, а потом хоть трава не расти!

Огляделась в комнате машбюро. На подоконнике — цветы, их давно не поливали. Покрытые пылью копировальные машины. Натертый до блеска паркетный пол с невесть откуда взявшимися серыми асбестовыми кляксами. В углу — кофейник с электронагревателем. Ей пришло на ум, что, по правде говоря, в заявлении стоило бы написать: «…потому что мне пора выметаться отсюда. Полтора года — это и так слишком много, мне пора выметаться!» Потом, нажимая на клавиши, писала под монотонную диктовку! «Исходящий номер двадцать шесть дробь семьдесят три запятая комиссия горсовета по культуре и охране окружающей среды точка В соответствии с решением совета от…» Документ, каких много. Бросить все! Это чувство ей знакомо, и Норма понимает, что бороться с ним бессмысленно. И к чему? Ради чего? Ради предприятия? Они найдут новую машинистку. Мир не перевернется, если постановление за номером двадцать семь дробь тридцать семь пролежит неделю-другую ненапечатанным. Кто встрепенется: «А где это Норма? Куда подевалась?..» «А все-таки, — думала Норма, — все-таки не кисло было бы, если кто-нибудь стал бы возражать против моего ухода».