Год со Штроблом

Девушка-подавальщица не стала спрашивать широкобедрую женщину, а спросила худенькую брюнетку, ту самую, с которой со вчерашнего дня занимала вдвоем комнату в общежитии. Пальцы у нее, как сразу заметила девушка, мягкие, нежные, не приспособленные к шинковке лука, к этому «чок-чок-чок» большим ножом, и плотные, сочные куски лука разлетались у нее во все стороны, а не ложились слева и справа от лезвия ножа аккуратными бело-зелеными кубиками. Но она не вздрагивала испуганно и не смеялась над собственной неловкостью, а делала, что поручено, причем не так, будто ее заставляют работать на этом месте, нет — она по собственному желанию, по своей доброй воле делает в настоящий момент это, а не что-то другое.

Ночью или почти ночью, потому что было всего половина десятого, девушка-подавальщица рассказала новенькой, занявшей вторую постель в ее комнате, о себе и о деревне, из которой приехала сюда. Эта маленькая деревня затерялась где-то в Рудных горах, и в их магазинчике была всего одна продавщица, и до ближайшего места, где можно было выучиться на продавщицу, ей пришлось бы ездить километров за двадцать. Окончив школу, она написала в заявлении, что хочет получить квалификацию продавщицы пром- и продтоваров. Но в их местности много девушек хотели выучиться на продавщиц, а мест, где можно учиться, — мало. «Видно, придется тебе годик подождать, Аннхен», — сказала ее мать, не желавшая, чтобы Аннхен подобно ей ходила взад-вперед с тяпкой по грядкам огородов их сельскохозяйственного кооператива; не хотела она, чтобы дочь научилась обращаться с новорожденными поросятами в их огромном хлеву на три тысячи свиноматок: целый день руки будут по локоть в крови, — как не хотела, чтобы она возилась с бесчисленными инкубаторскими цыплятами, отбирая нежизнеспособных и надавливая большим пальцем на нежно вздрагивающие шейки.

Год Аннхен прождала. Но и год спустя в их сельском районе не потребовалось столько учениц продавцов сельмагов, сколько было подано заявлений. Ждать еще год? «Не знаю, Аннхен…» И тогда Аннхен приняла важное и смелое решение — пошла на стройку.

— Что ты на это скажешь? — спросила Аннхен шепотом.

Норма ничего не сказала. Лежа в постели, она уставилась в одну точку. Может быть, она даже не слушала Аннхен. И Аннхен умолкла, подумав, что расскажет о себе в другой раз. Разница невелика, сегодня ли рассказать или при других обстоятельствах. Они целыми днями вместе, и утром, и вечером, и во время работы у котлов огромной кухни. «Кофе для советских товарищей…» Подумав хорошенько, она сама сообразила, что от нее требуется, и не стала спрашивать у Нормы, которая, если разобраться, и знать этого не могла. Все проще простого: сегодня субботник, в нем участвуют и советские специалисты (обслуживая во время завтрака собравшихся за большим столом работников кухни, Аннхен навострила уши, и, как оказалось, не зря!), и, значит, этот кофе предназначен для тех советских специалистов, что работают на монтаже в главном зале. Надо набраться смелости! И Аннхен набралась смелости и, несмотря на то что у раздачи толпилось много народу. — «Осторожно, осторожно, девушка!» — поставила на поднос два кофейника, две чашки, сливки и сахар: ясно, что специалистов несколько, в случае чего хватит на четверых, а больше четверых их не будет; теперь можно попросить Норму пойти вместе с ней — там столько мужчин, а она одна.

— Ты ведь поможешь мне, да? — спросила Аннхен.

С момента прихода на кухню у Нормы появилось такое чувство, будто она сама за собой подглядывает. Когда, например, о ней с улыбочкой и не без иронии говорили: «Интересно, сколько она у нас продержится…» — она, сжав губы, думала: «Сколько? Пока эта работа будет меня устраивать! А пока что она меня устраивает!» Ей вспомнилось, как посмотрела на нее сотрудница отдела кадров, спросившая:

— Вы хотели бы получить место машинистки?

Обычный вопрос, и они не ожидали от нее ничего, кроме «да». Но Норма еще не забыла фразы брата: «И какое же по счету рабочее место ты меняешь?» Она всегда уходила по собственному желанию и никогда трудового законодательства не нарушала. Но слова брата засели в ней, словно заноза. Почему, спрашивается? Каждый имеет право работать там, где хочет. И ей расхотелось работать на прежнем месте, а захотелось быть здесь. Кстати говоря, где бы она ни работала, замечаний и нареканий она не имела. И поскольку она права, ей должно быть безразлично, что там о ней говорят.

— Машинистки — да. Только вы не думайте, что я на это место зарюсь. Я вполне могу делать что-то другое.

Эти слова она произнесла небрежно, поджав губы, но двое из сотрудников отдела кадров быстро подняли головы, будто заслышали призывный звук фанфары:

— То есть согласились бы пойти в отдел рабочего снабжения? И не отказались бы работать и в выходные дни? Скажите «да» — и мы примем вас сию же минуту!

Смотри-ка, кому-то Норма Шютц нужна позарез!