Год теней

– Какое чудное имя – Странный Котик, – раздался из другого конца комнаты голос нонни. Она села в кровати, раскачиваясь, словно кто-то специально для неё играл вальс. – Его так зовут? Gatto[7], gatto.

– Надень платок, нонни. – Мне не нравилось смотреть на её лысую голову.

– Какой?

– Жёлтый в синий горошек.

– О, я его люблю, Оливия!

– Я знаю.

– Так что же, Омбралина, его так и зовут – Странный Кот?

Собравшись в туалет, я обулась. Я всегда ходила в потёртых чёрных ботинках в армейском стиле, а сантехнике в этом здании доверять было нельзя.

– Вряд ли. Он действительно странный, но эта кличка ему не подходит.

– Игорь.

– Что?

Нонни улыбнулась мне, и её глаза почти утонули в морщинах.

– Назовём его Игорь.

– Почему?

– Как Стравинского!

Я скорчила рожицу.

– Не буду я называть его в честь композитора, нонни.

Она сцепила руки под подбородком.

– Обожаю Стравинского! Molte bene![8] – И нонни начала напевать соло для трубы из балета «Петрушка».

Я нахмурилась. Трудно было спорить с нонни, когда она выглядела такой счастливой. К тому же Стравинский – не худший вариант. Он писал своеобразную и тревожную музыку. Интересно, не был ли он в детстве «маленькой тенью»?

– Ладно. – Я вздохнула. – Раз ты так хочешь…

Кот спрыгнул с кровати и ткнулся головой мне в ботинок. «Ну что? Пойдём вместе проверять сантехнику или как?»

– Игорь, Игорь! – воскликнула нонни, вскидывая руки.

Итак, кота звали Игорь.

На уроки я пошла одна, с каждым шагом всё больше чувствуя тошноту.

В школу я не всегда ходила как на каторгу. Раньше это было просто место учёбы, с домашними заданиями, беготнёй на переменах и передачей записок в классе. Я украшала свои послания подружкам аккуратными рисунками и складывала в виде разных фигурок, как научила меня мама. Однажды мистер Фитч перехватил мою записку и попросил зайти к нему после уроков.

«Если я ещё раз поймаю тебя за этим занятием, Оливия, будешь наказана, – пригрозил он. – Нужно внимательно слушать на уроках и писать конспект. Шестой класс – очень важный учебный год. Ты понимаешь это?»

Послушать учителей, так каждый год исключительно важен. Через некоторое время это становится утомительным. «Да, понимаю. Извините», – ответила я.

Мистер Фитч вздохнул и стал вертеть в руках мою записку, сложенную в виде лебедя. Она была сплошь разрисована завитушками, звёздами и деревьями. «Однако это очень красиво, Оливия. – Учитель отдал мне лебедя и улыбнулся. – Тебе нужно серьёзно заниматься рисованием. Обязательно».

Но теперь, после маминого ухода, я стала тенью, и в школе это ощущалось сильнее, чем в любом другом месте.

Меня просто никто не понимал, и это вполне меня устраивало. Собственно, я даже за это боролась. Мне было стыдно, что мама ушла, даже не попрощавшись, и я сделала всё возможное, чтобы стать невидимкой. Словно я вовсе не я, а всего лишь моё изображение с зашитым нитками ртом и смазанными чертами лица. Я сама создала этот образ. Не позволяла себе выплёскивать бурлящие внутри чувства, выбалтывать по случайности позорные семейные секреты, впадать в истерику. Мне ужасно хотелось закинуть голову к небу и испустить дикий крик, но люди обычно не одобряют такого поведения, будь оно хоть сто раз оправданно.

Я даже выглядела как тень: маленькая щуплая полуитальянка с длинными чёрными волосами, в одежде блёклых цветов (все яркие вещи я выбросила, оставив только тёмное и чёрное), купленной в секонд-хенде, в своих любимых полосатых носках (которые надевала ко всему подряд) и ботинках (аналогично). Потёртая старая куртка. Волосы падают на глаза. Всегда уткнувшийся в альбом для рисования нос.

А теперь ещё моя рука обёрнута одним из платков нонни, чтобы скрыть ожог.

Раньше у меня были подруги. Думаю, не настоящие – просто девочки, сидящие с тобой в столовой за обедом, к которым ходишь на вечеринки с ночёвкой или которым передаёшь записки на уроках.

Но подруги не останутся надолго, если с ними не разговаривать. Даже приятельницы. Первое время некоторые пытались наладить отношения: «Привет, Оливия. Как ты решила задачи из контрольной?», «Оливия, можешь нарисовать мне татушку на руке?», «Оливия, как дела? Я слышала про твою маму».

Сначала я хоть и односложно, но отвечала им, а потом перестала. Совсем.

Вскоре я уже сидела за обедом одна. И в классе тоже была одна, даже в окружении двадцати других учеников. Я везде была сама по себе. Так легче.

Мой альбом стал мне лучшим другом, и, сворачивая с Гейбл-стрит во двор школы, я крепко прижимала его к себе. Как щит.

Несколько дней всё шло как ожидалось. Я ходила в школу. Уроки. Обед. Завидев ярко-рыжие волосы Генри, я тут же поворачивала и шла другой дорогой. Не поднимала головы от тетрадей и делала заметки, чтобы учителя ничего не заподозрили. После школы шла в «Счастливый уголок» и убирала со столов, мыла посуду. А всё остальное время рисовала.

В основном привидений.

Каждую ночь я искала их повсюду: в туалетах, в комнатах за сценой, под рядами кресел в зале.

Ничего. Ни призрачных пальцев, ни серых конечностей.