Год теней

– Оливия, скажи что-нибудь. Хильда, у тебя нет воды?

Я заморгала и огляделась вокруг. Ричард Эшли. Хильда Хайтауэр. Бутылка воды.

– Вот, попей немножко, милая, – пропела Хильда.

Я попыталась пить, но вода не проходила в горло, потому что меня что-то душило.

– Генри, – выговорила я, и всё лицо стало мокрым.

Ричард Эшли обнял меня. Его пиджак был накинут мне на плечи. Я учуяла запах масла для смазки клапанов трубы – в его кармане лежал флакон. Существует семь комбинаций клапанов: открытая, 1, 2, 1–2, 2–3, 1–3, 1–2–3. Маэстро однажды показывал их мне. Я сидела на коленях у мамы. Маэстро изобразил на трубе смешной звук, похожий на конское ржание. «Ты сама можешь так сделать, – сказал он, – если прижмёшь клапаны только наполовину и потрясёшь инструмент».

Я засмеялась, мы с мамой засмеялись.

– Где Генри? – повторяла я. – Генри.

– Он здесь, – ответил Ричард Эшли.

– Я здесь, Оливия, – послышался знакомый голос, и я почувствовала, как друг пожал мне руку. Никто не пожимал руку так, как Генри. – Я здесь. Не волнуйся.

Глава 43

Маэстро поместили в отделение реанимации. Это означало, что он в крайне тяжёлом состоянии.

Я позволила Ричарду Эшли и Генри водить меня по больнице. Меня всё ещё куда-то сносило, и я не ощущала ничего, кроме руки Генри в моей руке и ладони Ричарда на моём плече.

«Он выживет», – твердили все. Врач, крошечный серьёзный человечек, напоминал птицу. Он легко, как пёрышком, коснулся моей руки.

Пытаясь представить, как нарисовать доктора Птицу – гениального невролога, получеловека-полуворобья, – я наконец вышла из оцепенения. То, в чём в наибольшей степени проявляется твоя натура, способно творить чудеса. Когда всё остальное находится в тумане, скользит мимо, у тебя, по крайней мере, есть хобби, мечты. Твои рисунки, или игра на трубе, или тщательно выполненное домашнее задание, разноцветные папки с надписью «Генри Пейдж, седьмой класс».

Всё это тоже вроде якорей.

– Хочешь есть?

Я вдруг обнаружила, что передо мной стоит Генри, а за его спиной на окружённой пикающими приборами и окутанной проводами кровати лежит Маэстро.

– Ричард дал мне десять долларов, – объяснил Генри. – Могу принести нам что-нибудь из буфета. Говорят, он всегда открыт.

– Что случилось? – с трудом выдавила я из себя, как будто не говорила несколько столетий.

– Наконец-то, – с облегчением вздохнул Генри и сел рядом со мной на невероятно уродливую кушетку – серо-розовую с выгоревшими синими вставками. – Ты так долго молчала. Врачи сказали, у тебя шок.

– Да.

– Твой отец в очень тяжёлом состоянии, Оливия. Многочисленные переломы, сильное сотрясение мозга и внутреннее кровотечение. Пришлось его оперировать.

– Да.

– Но врачи считают, что он поправится.

– Он спит?

Генри замялся:

– Он в коме. Говорят, это из-за сильного удара по голове.

– Что это значит?

– Ну, тело как будто закрывается, чтобы собрать силы для выздоровления.

– А когда он очнётся?

– Неизвестно.

Я сделала глубокий вдох, а выдыхая, почти крикнула:

– Это я виновата!

– Что ты! Нет, это тени.

– Вчера я заявила ему: жаль, что в той машине вместо мамы не оказался он, – прошептала я.

– Оливия…

Я схватила Генри за плечи:

– Как ты не понимаешь? Я уверена, что тени слышали меня. Как я могла сказать такую глупость! Они злятся на меня из-за того, что мы сделали, и потому решили исполнить моё желание.

Генри тоже взял меня за плечи.

– Оливия, Маэстро не умрёт.

– Так сказал доктор Птица?

– Кто?

– Ну, его врач.

– Нет, именно так он не сказал. Но выразил надежду.

– Это пустые слова. Не говори того, о чём не знаешь. – Я завязалась в узел, от сидения на неудобной кушетке у меня зачесались ноги. – Из чего сделана эта кушетка? Из дикобраза?

– Ричард решил, что это ёжик.

– Он здесь?

Генри улыбнулся:

– Оливия, все здесь.

– В смысле – все?

Он помог мне дойти до двери отделения, и я выглянула в фойе.

Там был весь оркестр: кто-то сидел, кто-то стоял, кто-то прилёг на сдвинутые стулья, застеленные одеялами. На полу валялись стаканчики из-под кофе, обёртки от еды и ноты. Два человека молились в углу. Грейс Поллок, первая скрипка, что-то слушала через наушники, кивая в такт музыке. Ричард Эшли растянулся на полу и храпел.

– Они ждут новостей, – прошептал Генри.

Не в силах говорить, я вернулась в палату к Маэстро. Пиканье поддерживающих жизнь аппаратов стучало у меня в голове, как гигантские зловещие часы.

– О чём ты думаешь? – спросил Генри, следуя за мной.

– Он умрёт?

– Нет, – твёрдо ответил Генри. – Скорее неожиданно проснётся с чудовищной головной болью.

– А если не проснётся?

– Проснётся, не сомневайся.

Но точно мы не знаем, правда?

– А как же концертный зал?

– Закрыт, но ещё стоит на месте. Снос отложен на неопределённый срок. Мэр Питтер сказал, это будет неуважением к твоему отцу – уничтожить филармонию, пока он лежит на больничной койке и…

Генри умолк. «…И, возможно, умирает», – мысленно продолжила я за него и медленно проговорила:

– Значит, пока здание в безопасности?

– Пока да. Оливия, там такое было! Понаехали репортёры, фотографы – весь город гудит.

– А где мистер Уортингтон?