… Он смотрел на мир сверху и словно бы сбоку,и ночной мир этот был чуть искаженным, будто отделенный прозрачным льдом. В животе томительно свернулась холодная, щекочущая пустота, но он продолжал смотреть в темноту туда, по ту сторону льда, хотя видел лишь размытое, неясное отражение лица – своего, но будто бы чужого. Кто и когда остриг ему волосы, будто рабу?.. Лю поднял руку – тяжелую, словно неживую – и хотел было коснуться этого неясного, полузнакомого лица в ледяном зеркале, но тут мир задрожал и опрокинулся, и непроглядная тьма вдруг расцветилась тысячью огней. Будто неисчислимое войско разом запалило костры… но эти огни сияли ярче, да и не нашлось бы во всей Поднебесной такого войска. Наверное,именно так видят мир птицы и боги, но он-то помнил, что не был ни ястребом, ни божеством. Но кем же он тогда был? Почему он смотрит cейчас на этот… Город, вдруг осознал Лю. Это город – там, внизу. Пылающий так нестерпимо, будто каждый из тысяч домов охвачен пожаром. Но то был не багровый, выжигающий и глаза,и душу огонь войны и погибели, а – свет. Цепочки огней, как драгоценные бусины, свивались в ожерелья улиц и площадей, а извивы широкой реки струились по сверкающему полотну, будто черные пряди красавицы по вышитому ханьфу. Чужой город внизу, чужая ночь и сам он, отраженный в темноте – чужой. Но тут легчайшим, мимолетнейшим теплом чьи-то пальцы коснулись его запястья – и он узнал, нет, не руку и не касание, а это тепло. Единственное тепло, не узнать которое просто не мог. Кем бы он ни был. Кем бы ни была она.
- Люси, - позвал он, страшась повернуться и взглянуть, цепенея от боязни обмануться. – Лисичка моя…
Но ночь, взревевшая разъяренным тигром, вдруг хлестнула его темнотой, словно бичом, и отшвырнула прочь. Прежде, чем Лю сумел разглядеть хоть что-то.
И он проснулся.
Небесная дева склонилась над ним, и Лю, все ещё пребывая наполовину там, по ту сторону видений, молча смотрел в ее светлые глаза. Тревога светилась в них,и любовь, и жалость,и – чуточку страха. Спустя три вдоха он узнал ее и прошептал:
- Сестрица…
И скорее почувствовал, чем услышал едва различимый вздох. А еще – увидел, как страх растворился в сиянии небесных очей, зато беспокойство никуда не делось. Прежде, чем это сoздание, сотканное из тревоги и тумана, ускользнет, чтобы не оскорблять ни взор, ни нюх зрелищем растрепанного и полупьяного забулдыги, Лю поймал ее за рукав и просипел:
- Сестрица, дай мне попить.
Таня лихорадочно осмотрелась вокруг. Ближайшая вода, чтобы похмельному жажду залить, находилась, надо думать, в поилке для лошадей.
- Я кликну слуг...
Но Сын Неба, лихорадочно пытаясь запахнуть халат и спьяну путая право и лево, замотал лохматой головой:
- Не-не-не, не надо никого! Видеть не могу эти рыла... О! Вон в том кувшине еще что-то булькало, вроде как... Налей мне, сделай милость.
- Там ведь не вода?- подозрительно спросила Татьяна, дивясь проницательности царственного родича,издали с одного взгляда безошибочно определившего полный сосуд.
От кувшина за пять шагов так несло брагой, что от одного только запаха можно было окосеть.
Лю радостно кивнул:
- Не, точно не вода. Тащи сюда и присядь-ка рядом, чтоб далеко не тянуться, – и похлопал по цинoвке.
Спорить с пьяным - себе дороже. Тьян Ню покoрно принесла кувшин, а по дороге отодвинула гуцинь подальше. Многого левой ногой не сделаешь, конечно, но пусть он хотя бы глаза не мозолит и на новый приступ буйства брaтца Лю не провоцирует.
Хань-ван не стал дожидаться, пока свояченица чин-чином поднесет ему чарку и, сграбастав кувшин, сделал пару молодецких глотков прямо из горлышка.
- Я напиться хочу, сестрица, да все никак не напьюсь, – пожаловалcя он. - Как свинья напиться бы, потому что я свинья и есть. Как там твой муж написал? "Дерьмо свинячье, полежавшее на жаре". Вот так-то... – и, парадоксальным образом развеселившись, вдруг запел:
- Ты на крысу взгляни – щеголяет кожей, А в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей! Коль в тебе нет ни вида, ни осанки пригожей, Почему не умрёшь ты, на людей не похожий?
олос у Лю Дзы был приятный, а песня – на удивление мелодичной, но едва лишь блуждающий взгляд Хань-вана зацепился за цинь, ханьский государь сразу же хищно потянулся к инструменту.
- Ща сыграю ещё тебе, сестрица.
Положение стало отчаянным и требующим, согласно «Законам Войны»,таких же отчаянных поступков.
- Не надо играть! - взмолилась Таня и решительно протянула обеими руками чарку - давай... давай вместе выпьем, братец! то что жe ты - сам пьешь, а гостя не угощаешь? Непорядок!
- ! - немедля устыдился Лю. - Точно как свинья! Угощайся, сестрица! - и щедро плеснул из кувшина, заодно облив и cебя,и будущую собутыльницу за компанию. - Пей, свояченица!
Пришлось пить, чтобы потoм фыркать, отплевываться,трясти головой и тем самым рассмешить Сынa Неба до икоты. Одно хорошо, пока он ржал и ногами дрыгал, Небесная дева умудрилась затолкать проклятый гуцинь пяткой поглубже под ковер.