Год ведьмовства

Их боль была великим позором Отцовой веры, и тень этого позора накрывала весь Вефиль. Мужчины, подобные пророку, которые, таясь в тени, вожделели невинных девушек; которые находили радость в их боли; которые обращались с женщинами, как хотели, калеча их и ломая, пока от них ничего не оставалось; которые пользовались теми, кого клялись защищать. Церковь, которая не только оправдывала и прощала грехи своих лидеров, но и поощряла их своими Предписаниями и рыночными колодками, телесными наказаниями и перевранными строками Писания. Все они, краеугольный камень этого города, добились того, что у всякой женщины, живущей в его черте, было только два выбора: смирение или погибель.

«Больше этому не бывать», – подумала Иммануэль. Не бывать наказаниям и предписаниям. Не бывать кляпам и покаяниям. Не бывать погребальным кострам и ритуальным ножам. Не бывать избитым и сломленным духом женщинам. Не бывать невестам в белых платьях, лежащим на алтаре, как агнцы на заклании.

Она сделает все для того, чтобы положить этому конец. Она выйдет замуж за пророка, и когда он будет спать в их общей постели, возьмет его кинжал, вырежет на руке сигил и покончит с этим раз и навсегда.

– Можете дать мне печать, если вы так того желаете. А можете приковать меня к костру, облить керосином и зажечь спичку. Но этого все равно будет недостаточно, чтобы спасти вашу жизнь… и вашу презренную душу.

Пророк дрогнул, и Иммануэль с ужасом наблюдала, как он занес руку и схватился за рукоять священного кинжала. Когда его взгляд упал на нее, она попятилась и завалилась на край кровати. Но бежать ей было некуда.

– Я, кажется, ясно изложил свои намерения, – сказал он и, к облегчению Иммануэль, убрал руку с кинжала и вернулся на свое место за столом, хромая и сипя. – Я достаточно долго терпел. Но я повторюсь еще раз, чтобы между нами не возникло недопонимания: твоя жизнь и жизнь Эзры всецело зависят от твоего решения на завтрашнем суде. Я предлагаю тебе вернуться в свою камеру и подумать над моим предложением. А утром, если ты все-таки захочешь пощады, то будешь держать свой язык за зубами и сделаешь правильный выбор.

Глава 36

Я познал вожделение и сладострастие. Я с удовольствием предавался плотским утехам. За эти грехи я буду гореть в огне очистительного костра. Одного я прошу у Отца: его милости. Ничего более.

Из последней исповеди Дэниэла Уорда

Утром в день вынесения приговора Иммануэль проснулась с именем Эзры на устах. Всю ночь он являлся к ней во снах, и даже после пробуждения его лицо продолжало стоять у нее перед глазами.

Считаные секунды спустя, после того, как она поднялась с пола и повыдергивала сено из волос, на пороге камеры появился один из стражников пророка.

Он сказал только:

– Пора, – и протянул ей черствый кусок черного хлеба через решетки на двери камеры. Завтрак.

Иммануэль помотала головой. От одной мысли о том, чтобы проглотить что-то помимо пары глотков воды, ее начинало мутить. Дрожащими руками она разгладила складки на юбке.

– Я готова.

Они пошли короткой дорогой: вниз по коридору и вверх по лестнице, ведущей в основную часть дома, и сразу оказались в холле. Этот маршрут Иммануэль знала лучше всего – и именно им могла бы воспользоваться, если бы когда-нибудь ей представилась возможность устроить побег. Оттуда они ехали на повозке через холодную мглу равнин, мимо дымящихся пепелищ отгоревших погребальных костров, мча во весь опор под беззвездным небом.

Вдали показались вереницы соборных огней. Иммануэль скрестила руки на груди, продрогнув до костей. Зуб не попадал на зуб, и пальцы онемели от холода.

Вот и настал день, когда она сама будет вершить свою судьбу: пророк или костер.

Вефильские прихожане хлынули в собор, заполняя скамьи. Толпа зевак по сравнению с первым заседанием суда выросла вдвое, и много мужчин и женщин стояли вдоль стен и сидели в проходах.

Когда все сиденья были набиты битком, Иммануэль снова заняла свое место на алтаре, сложила руки на коленях и низко опустила голову.

«За Эзру, – сказала она себе, снова и снова повторяя про себя его имя. – За Онор. За Глорию. За Мириам. За Веру. За Дэниэла. За Лию. За Вефиль и за все его невинные души».

За ее спиной встали апостолы, выстроившись в шеренгу вдоль алтаря. Они были облачены в свои самые торжественные одеяния: толстые сутаны из черного бархата, волнами ниспадающего на пол. Когда последние прихожане нашли себе место на скамье или у стены, вошел пророк. Он тоже был одет в свою лучшую сутану темно-алого цвета, такого насыщенного, что ткань казалась почти черной. Он шел босиком, и когда он ступал по проходу, из-под подола сутаны то и дело выглядывали пальцы его ног.