Год великого перелома

Вошла секретарша, положила на стол новую пачку бумаг:

— Сергей Адамович! Товарищ приехал из Вологды. Сидит второй час.

— Я же предупреждал, — прервал ее Бергавинов. — До обеда у меня не будет времени.

— Очень уж он настойчивый! — От секретарши сильно пахло каким-то одеколоном. — Все время говорит, что по важному личному делу.

«Личные дела важными не бывают» — хотел сказать Бергавинов и удержался.

— Как его фамилия? Лузин? Что-то не помню. Пусть выслушает его Шацкий или Конторин.

Секретарша бесшумно ушла. Сергей Адамович перелистал чекистскую сводку. На трех страницах на украинской мове перепечатаны кулацкие вирши.

«До воли», «До дитей» — читал секретарь названия. — «Мое прохання».

Лита мои мелодии,
Лита залотии
Поверниця, усмехниця
Усмешкой надии.
Причитайте ей до мене
Из ридного краю,
Я вас стрину риднисенько,
Широ спривитаю.
Прилитайте, разважайте
Миж цими лисами
Выплакав я свои очи
Гирькими слезами…
Але ви мене побачым
Любо усмехниця
И на мое тяжко яситя
Прийдитъ подивиця.
Подивиця ей на мене
На лице на очи
Помарнили потускнили
Шо цвити в пивночи.

«Ишь как нюни умеют пускать! — подумал Бергавинов. — И эти друзья… Не лень переписывать, не жалеет Шийрон бумагу».

… Ой крихотка моя мила
Нисщасна дитина
Захватила нас в дорози
Лихая година.
Тихо, тихо ти умерло,
Слова не сказало
И за що ти умираешь
Ти и не спытало
Бо несщасна твоя доля
Ничего не знало
А за що ш ти мое бидне
Тут отак страдало,
Плаче мате припадав
То нам не пизнати
Що у ней там на серци
Нам того не знати.

Мало забот, объявился еще и новый Тарас Шевченко! Что-то давнее и забытое шевельнулось в секретарской душе… Когда-то он знал и напевную украинскую мову, и позабытую ныне белорусскую речь. Но как далеко отодвинулось его детство и юность…

Ой не плачь ти видна мате
Бо плач не поможе
Нихай долю цю рассуде
Святий правый Боже.
Твое ж миле не вернеия
Ни у день ни в ночи
Не суши ти бидна мате
Свои ясни очи.
Хай радиютъ вороженьки
Не заборам кара
Повисне над головою
Як черная хмара
Во ци слези не загинутъ
Що отут пролита
И разнесия грим великий
По всим билим свити.

Что с ним? Всю жизнь освобождался от сентиментальной слякоти, не терпел ее ни в себе, ни в товарищах. А тут… Нет, нет, он, Бергавинов, не таков… Идет борьба. Когда-то на Украине огнем и дымом была опалена его молодость. Однажды чудом ушел от смерти. Белые приговорили к расстрелу. «Но ведь не расстреляли же?» — возразил далекий, какой-то очень далекий и робкий голос. Они приговорили меня к расстрелу, но отложили расправу! «И ты убежал… И после сам расстреливал их…» — Дальний, но уже окрепший голос не исчезал. Да, но если б я не расстреливал, я бы не победил. «А тебе обязательно надо было победить? Кого ты победил?»

Бергавинов, собирая себя в кулак, грохнул по столу сразу двумя руками. Он не любил раздвоения.

Секретарша, принесшая чай, заметила мимоходом:

— Товарищ Лузин никак не уходит…

— Я же сказал: пусть примет его Конторин! Сегодня я занят. Сергей Адамович Бергавинов отхлебнул из стакана и продолжил чтение:

«Сов. Власть, власть мародеров, она выслала не кулаков, а середняков и бедняков… Власть начиная с ВЦИКа и кончая самым последним милиционером хамы и вредители… За это вредительство на заседании бюро ЦК ВКП(б) Ворошилов пристрелил Сталина. Скоро дождемся гибели этой мародерской власти…»

— Не дождетесь! — вслух и со злобой подумал секретарь Крайкома. Он снова стал собранным и решительным. К нему возвратилось прежнее состояние цельности. Может ли быть ущербным состояние борца? Он герой гражданской войны! Большевик, поставленный партией на передний рубеж по добыче валюты для пролетарского государства. Как он мог поддаться позорным минутным слабостям? Надо выявить и обезвредить антисоветскую агитацию! Следующая запись в сводке лишь подтверждает необходимость террора: