Год вольфрама

Живодер направился к кузнице, и в этот момент Мануэль Кастиньейра, не колеблясь, нажал на спуск.

— Получай, дерьмо собачье!

Сержант еще сделал несколько шагов к двери кузницы, а сам Лоло рухнул на землю, согнувшись пополам, позвоночник уже не держал его, по щекам, заросшим за бессонную ночь щетиной, катились крупные слезы, ну какой же он лопух, совсем ни на что не годен, даже малый ребенок на его месте не промахнулся бы, не послушался совета брата, надо было стрелять в голову, теперь, подумал он, меня снова будут избивать палкой, и поделом! Никчемный, беспросветный дурак! он даже не пытался бежать.

— Пресвятая Вечная Заступница…

Живодер взывал к Пресвятой богородице, потому что понял, теперь ему конец, он почувствовал удар в спину, и жизнь стала выходить из него, словно воздух из проколотого мяча, он был силен как бык и инстинктивно еще держался, чтобы но рухнуть на землю, переставляя ноги как автомат, он продолжал идти к двери, в голове у него все смешалось, его преследовал звук заводимого мотора, грузовик ускользал, и сейчас он наверняка на той стороне реки, и уже недосягаем, а впрочем, какое это теперь имело значение? что-то пронзило спину и, раздирая внутренности, продвигалось к сердцу, он захлебнулся собственной кровью, последним усилием Живодер ухватился за железный дверной молоток в форме руки, сжимающей массивный шар.

— …ради бога, откройте!

В дверях появился Лаурентино, со страхом ожидая самого худшего, но то, что он увидел, повергло его в изумление, ночь была такой же мрачной, как тогда, он вспомнил Кадафреснас и Леонору, сидящую с ребенком на руках в кровати, как они испугались, увидев снующих туда и сюда, словно муравьев, незнакомых людей, которые по камешку растаскивали их очаг, в его памяти еще не стерлась наглая морда Живодера, который одобрительно наблюдал за грабежом, и вот он сейчас перед ним в предсмертной агонии, Лаурентино не смог сдержать гримасы отвращения и ликования, ему преподносили месть на блюдечке с золотой каемочкой, он отступил на несколько шагов, пропуская внутрь этого ненавистного человека, и прислонился спиной к отбойному молотку.

— Что тебе надо?

— Христа ради… позови доктора.

— И ты просишь об этом меня?

— Доктора…

— Ты что, меня не узнал?

Лаурентино хотел было напомнить ему обо всем, но понял, что это ни к чему, разве только чтобы выплеснуть все, что накопилось внутри, он молча смотрел на своего врага, упиваясь его беспомощностью, конечно же, он и пальцем не пошевелит, чтобы спасти его, как же, жди, не получишь ты ни врача, ни священника, подыхай как пес. Живодер повалился навзничь, поднимая тучу пыли, его широко открытые глаза уже ничего не видели, он погрузился в темноту.

— Поделом тебе!

Пыль оседала на неподвижное тело, но едва Майор-га-младший решил, что тот уже мертв, он вдруг почувствовал, что кровь застывает в жилах, быть такого не может, не иначе как сатана дурачится, от ужаса у Лаурентино волосы встали дыбом и он весь покрылся холодной испариной, мертвец ожил, приподнялся, совсем как при замедленной съемке, и начал открывать кобуру, он вытащил из нее пистолет и, наставив на Лаурентино, угрожающе произнес:

— Я тебя сейчас застрелю.

— Ты? Да кто ты такой, человек или призрак?

Майорга преодолел свою обычную трусость, какая разница, человек это или призрак? С неожиданной для него самого смелостью он завопил, я тебе сейчас покажу, подонок! и со всей силой ударил его ногой в пах.

— Сукин… сын…

То были последние слова, сказанные сержантом Деметрио Санчесом Гонсалесом, более известным под кличкой Живодер, который родился в Панкрудо, провинция Теруэль, и умер в Вильядепалосе, провинция Леон, при исполнении служебных обязанностей.

33

Машина легко скользила по шоссе, обрамленному двумя рядами вязов с беленными известью стволами, мне не стоило ровно никаких усилий ее вести, но ужасно хотелось спать, на мягком сиденье убаюкивало, я уже тысячу лет не сидел так удобно, тело отдыхало, охваченное предательской истомой, крепкие объятия сна сжимали меня все сильнее, и я сам себе казался поверженным героем, которому уже плевать на собственное достоинство, выпендриваться-то не перед кем, Хо-вино бессильно привалился к спинке сиденья, он был не в состоянии меня отвлечь хотя бы разговором, я сам его попросил:

— Послушай, не кисни, расскажи мне что-нибудь.

Но он и ухом не повел.

— Ну хотя бы спой!

— Да ты что, не видишь, как мне паршиво?

— Пой, или я засну.

Он мне не ответил, усталость непривычно смягчали твердые черты его лица.

Он мне не ответил на вопрос, что там у него с ногой, и лишь спустя время сказал как бы нехотя:

— Когда я взрывал Каменную Бабу, в колено камнем шибануло, теперь, наверное, на всю жизнь хромым останусь.

— Пой, черт тебя возьми, или я засну.

Он молчал, глаза у него были закрыты, видно, здорово болела нога, но я верил в его выносливость, другой бы такого путешествия не выдержал, конечно, толку от него сейчас мало, чем он может мне помочь?

— Как ты думаешь, сколько нам отвалят за груз, который мы с тобой везем?

Услышав мой вопрос, он несколько оживился.