Год вольфрама

— Ты очень добрый, Пепиньо, за твою доброту люди причинят тебе зло, твое происхождение тебя волнует, я знаю, но не надо много думать об этом, выпей-ка лучше отвара, сразу силы прибавятся, станешь настоящим человеком, знаешь, что такое настоящий человек? тот, кто умеет отличать добро от зла, правду от лжи, любовь от ненависти, выгоды от этого никакой, скорее наоборот, зато понимаешь, что надо делать, как себя вести; горький отвар, правда? нет, он не из капустных кочерыжек, а из мухомора, да ты не бойся, хоть и ядовитый гриб, зависит от того, сколько положишь, отвар укрепит твое тело и твой дух, пей, сынок, пей и рассказывай, скажи, воспользовался ты хоть раз тем даром, которым я тебя наделила в день крещения? с годами он должен укрепиться, вот из него ты можешь извлечь выгоду, но никогда не злоупотребляй им, только в крайних случаях, когда очень нужно, такими вещами не шутят, да что я, выпив отвар и став настоящим человеком, ты свой дар во зло не употребишь, это почти наверняка, жаль, что любое колдовство бессильно против этого «почти», в конце концов, все зависит от человека, от тебя самого.

Война сделала меня скептиком, но все равно приятно было слушать ее, она говорила обо мне с такой любовью; что еще нужно человеку, у которого никогда не было бабушки и дедушки? тогда в лагере все могло быть случайностью, удачным психологическим опытом, откуда мне знать, лучше не говорить ей, я пробыл у нее несколько часов, отвар подействовал, я прекрасно себя чувствовал, что ни говори, хорошая еда — большое дело, Эндина надавала мне много полезных советов, рассказала все новости и, между прочим, предсказала день своей собственной смерти:

— Я умру накануне праздника святого Рока, знаешь, когда собаке кладут в рот виноград, а потом водят ее во время процессии.

— Не говорите глупостей, у вас еще есть силы.

— Силы еще есть, желания нет, и я не люблю зиму, ведь ты подумал о зиме, когда вошел?

Так я и стоял, не в силах вздохнуть, волосы дыбом, как страшно он падал, как камень, но самое страшное — этот хруст, треск, удар тела о камни на дне ущелья, наверно, голову разнесло, подумал я и вспомнил Мауро, с которым служил в одном отделении, собрались мы идти в дозор, все как обычно, время от времени свистят пущенные наугад пули, противник о нас помнит, приняли глоток для храбрости и из окопа на бруствер, он еще сказал тогда: если слышишь свист пули, значит, она далеко, опасность миновала, мы выпрыгнули вместе, и в ту же минуту он упал, шальным снарядом ему снесло голову, свиста мы, конечно, не услышали, разрезало его на две части, аккуратненький такой разрез, на меня ни капли крови не попало, голова Мауро оказалась зажатой между его же ногами; тело этого несчастного долго прыгало по камням протекавшего в ущелье ручья, ударялось и снова отскакивало как мяч, наконец, мяч остановился и стал раскрываться как куколка бабочки, вновь приобретая очертания человеческого тела; несмотря на расстояние, сверху все было видно как на ладони, руки-ноги раскинуты все равно что крылья мельницы, голова на месте, ко мне вернулось дыхание, и я спросил стоявшего рядом Ховино:

— Что будем делать?

— Не вздумай ничего делать, парень, покойника в яму, а ты иди прямо.

Не нравилась мне эта удобная философия, любовь к Ольвидо переполняла меня, и хотелось одарить ею весь мир, страшно подумать, она могла тогда уйти, а я бы ничего не знал, сидя на чердаке и укладывая какую-то ерунду, которая, на мой взгляд, могла пригодиться в горах, было душно, я высунулся глотнуть свежего воздуха и увидел ее, когда она уже уходила, мою радость можно только сравнить с чувством путешественника, открывшего новый океан, я бросился в волны своего океана, догнал ее, не знаю, что мы успели сказать друг другу без слов, иди со мной, я пойду с тобой на край света, мы никогда не расстанемся, все было сказано. Нам нечего было скрывать, я поцеловал ее, и земля остановилась, в это мгновение над нами появился сказочный лев с крыльями, коснувшись ее кожи, я почувствовал, как во мне пробуждается что-то доброе, прекрасное, вкус ее губ, я боялся пить воду, чтобы не смыть этот вкус, мы даже не договорились о встрече, зачем? и так ясно, что отныне нам предначертана одна судьба, мы жили надеждами и мечтами, из них мы строили наш дом, мы будем жить в этом доме вопреки всяким предрассудкам добрейшего дона Анхеля.

— Спущусь к нему.

Я сжимал ее в своих объятиях со всей силой страсти и тайных намерений и в то же время так бережно и невинно, что в моих действиях вообще невозможно было усмотреть каких-либо намерений, и тут я вспомнил стихи, которые решил никому не показывать, они вышли такими заумными, что я и сам их не до конца понимал, но в них было сказано все: