Год вольфрама

Слишком красиво получается, непохоже на правду, но, с другой стороны, дыма без огня не бывает, что ни письмо, то новые чудеса про вольфрам, мне-то в любом случае все равно, но эти слухи подбадривали, вселяли надежду, столько лет я не сидел как человек за столом, покрытым скатертью, не гулял с девушкой, все эти мысли приводили меня в такое возбуждение, что я каждую минуту бегал по малой нужде, все равно попробую, пусть это даже стоит мне жизни, нет силы, способной меня остановить; что может сравниться со свободой, я буду свободен, свободный человек, подумать только, ну, а этот вольфрам играл роль своего рода стимулятора. Еще месяц назад бежать было плевое дело, проверка проводилась только два раза в день, после подъема и после отбоя, сейчас из-за Хуана Социалиста все стало по-другому, он, бывало, целый день насвистывает «Интернационал», капитан Вальверде дешево его купил: «Мы с вами должны как-нибудь поговорить о политике», Хуан ему и отвечает: «Как заключенный с офицером или как мужчина с мужчиной?», ну, а этот подонок ему в ответ: «Как мужчина с мужчиной», Хуан клюнул на удочку, как малый ребенок, и все ему выложил, отвел душу, припер как следует капитана к стенке, больше Хуана никто не видел, как и не было, в тот же день кончились наши хождения, сразу после ужина спать в вагоны, стоявшие на запасном пути, набивались мы в эти вагоны что сельди в бочке. Мое место в вагоне № 3, лежал и смотрел на себя в зеркало, вокруг дружно храпели и портили воздух мои товарищи, не мешая мне размышлять о своей судьбе. Пора подбивать бабки, подвести черту, повезло еще, что на ночь перестали запирать двери вагонов, можно выйти по малой нужде, я еще раз взглянул в глаза своему единственному другу, смотревшему на меня из зеркала, и мысленно перебрал все наши с ним шансы на успех, даже пощупал тощие бицепсы, и вдруг вспомнил то, о чем начисто забыл, подарок Эндины — моей крестной, все звали ее Колдуньей из Килоса, никакая она не колдунья, просто знахарка, что только не наплетут злые языки, у Эндины был божий дар, все болезни лечила травами, посмотрит на больного через стакан воды и говорит: «У тебя хворь сидит в пятом позвонке, сдвинулся он с места, пятнадцать дней втирай по утрам кровь кролика, смешанную с горячим настоем ромашки и тертым луком», — каждому свое, в зависимости от болезни, — «и будешь здоров». Мой крестный, посланный мне провидением, мой защитник и покровитель, помогавший мне советом и деньгами, лиценциат дон Анхель Сернандес Валькарсе, аптекарь из Какабелоса, не переваривал Эндину, она отбивала его клиентов, но злился он не поэтому, давно пора покончить с предрассудками, говорил он, не понимаю, как это он согласился, чтобы она была моей крестной. В глазах дона Анхеля Колдунья была воплощением обскурантизма, всегда чуждого науке, а для Колдуньи дон Анхель был олицетворением бездушного прогресса, они не любили друг друга, зато я любил их обоих, по правде говоря, Эндина и в самом деле была провидицей, такие люди рождаются себе на горе, у нас говорят, что дьявол ставит на них свою метку и им на роду написано плакать уже в чреве матери. По документам моим крестным отцом значился Рикардо Гальярдо, все его звали Карин, муж Виторины, моей молочной матери, служанки дона Анхеля, для друзей просто Хело; когда меня крестили, священник даже не позволил Колдунье переступить порог церкви, но она все равно не ушла, ждала у дверей, пока меня вынесут, бедняжка так расстроилась и разозлилась на священника, что тут же, не сходя с места, наделила крестника волшебной силой взгляда, все смеялись, мол, ничего не пожалела, царский подарок сделала, да не подарок это, объяснила мне потом Эндина, это божий дар, у других, может быть, тоже есть такой дар, но они умрут, так и не узнав о нем, ни разу не воспользовавшись своим даром, даже не понимая, какие чудеса способен творить человеческий взгляд, не знать — все равно что не иметь, я тебе дарю знание о силе, скрытой в твоем взгляде, никто в это не верил, дон Анхель, кредиторы звали его Хелон, рассвирепел, все зло, мол, от этих ведьм, сглазить кого-нибудь, на это они мастерицы, глупости, конечно, не станет Эндина причинять зло своему крестнику, дон Анхель все это просто так говорил, чтобы досадить священнику и подзадорить домашних, он любил подшутить, с другой стороны, трудно поверить в какую-то сверхъестественную силу взгляда, бред какой-то, «твой враг увидит то, что ты ему внушишь своим взглядом», так, кажется, она говорила, похоже, никто на это не обратил особого внимания, потому что никто так и не понял, в чем заключается мой дар. Взгляд у меня и правда всегда был какой-то странный, особенно с тех пор, как в церковноприходской школе, готовясь к причастию, я случайно узнал про голубое одеяльце, «ты, парень, видать, знатного рода, раз был завернут в такое дорогое одеяльце», я ходил как чокнутый, вечно витая в облаках, с отсутствующим взглядом, вот меня и прозвали Аусенсио, что значит «отсутствующий», прозвище так пристало ко мне, что, когда меня окликали моим настоящим именем, данным при крещении, Хосе, я не реагировал. Перебирая в уме все шансы на побег, все свои сильные стороны, которые могли бы пригодиться в трудный момент, я окончательно понял, что герой из меня никудышный и что единственный серьезный шанс — это нелепые разговоры о сверхъестественной силе моего взгляда, во-первых, потому что это мало похоже на правду, а во-вторых, потому что других шансов у меня не было, изможденный, худой, плохо выбритый тип, смотревший на меня из зеркала, оставлял мало надежд, с ним кашу не сваришь, я пристально смотрел на него, вкладывая во взгляд всю свою волю, а ему хоть бы хны, так и хотелось вывести пальцем на поломанном зеркале «не действует», в зеркале отражался не сказочный принц с развевающимся на ветру как знамя голубым одеяльцем, отнюдь не супермен, и все же я заставил себя поверить, что мой взгляд сработает, он не действует на меня самого, зато подействует на других, это мой золотой ключик, он откроет двери моей тюрьмы, а уж на свободе ничто меня не остановит, в этом я был уверен, живым я не дамся, ударом кулака я разбил зеркало, оно во всем виновато, рука была такой костлявой и мозолистой, что ее и порезать-то было трудно, так, несколько царапин и только, еле ощутимая боль, она даже поможет сейчас собраться с мыслями, обдумать план действий, я лег на жесткую полку и стал мысленно перебирать все факты своей биографии, пытаясь найти хоть какое-нибудь доказательство сверхъестественной силы моего взгляда. Нет, ничего нет, впрочем, может быть, когда с центральной площади Какабелоса отходил грузовик с добровольцами, отправлявшимися на фронт, мы все теснились в кузове, взволнованные прощанием, рядом со мной Лусиано, старший сын дона Анхеля, все равно что мой родной брат, он был мне больше, чем брат, самый близкий друг, один парень еще залезал в кузов, поставив ногу на колесо, и вдруг я почувствовал, что сейчас произойдет, я увидел это по лицу парня, взбиравшегося на грузовик, если верить Колдунье, я должен был его предостеречь, но не успел, парень не виноват, у него выстрелила винтовка, и все кончено, мой брат и друг Лусиано, прощай навеки, пуля вошла в подбородок и разворотила череп, Лусиано был первым павшим за Бога и Испанию, скандал, многие добровольцы заколебались, капитан, прибывший для вербовки, не имел времени на размышления, он приказал связать нас, машина рванула и понеслась на полной скорости, лишь бы в кого-нибудь не врезаться, вперед на самую глупую из войн, все решали даже не идеалы, а просто география, живешь в этой деревне — значит, сражаешься на одной стороне, в соседнем районе вербовку проводит противник, короткая тренировка, «раз, два, три, карабин не урони, раз, два, три, черт тебя дери», пели мы, чеканя шаг на плацу, подготовка кончилась — и на фронт. Если бы нас послали не в Астурию, а, скажем, в Бургос, я бы оказался на стороне победителей и не сидел бы сейчас в этом лагере, а жил бы в своей деревне, богатея на вольфраме, но нас направили в Пахарес, и там мы накрылись, нас переловили как слепых котят, самых молодых уговорили перейти на сторону республиканцев и сражаться в батальоне имени Ленина, ну, а дальше понятно, почему я оказался в этом вагоне, лежал на жестких нарах и обдумывал план побега.