Год вольфрама

И сразу все смолкли, воцарилась мертвая тишина, слышно лишь, как муха пролетит и как бьется собственный пульс. Действительно, это был Хенадио Кастиньейра, и мгновенно все стало ясно, Эваристо, но не Варне, что торговал прохладительными напитками, а драгонтский пономарь, принадлежал к их шайке, и Чарлот всего лишь исполнил свою угрозу, за любое предательство он будет мстить, око за око, месть свершилась, но едва прихожане узнали и поняли, зачем он явился, их обуял ужас, им стало ясно, что все только начинается. Трех других никто не узнал, они надвинули на глаза береты, а высоко поднятые шарфы почти целиком закрывали их лица, видимо, боялись себя выдать, Хенадио лица не прятал, он знал, чем все кончится, и решил действовать в открытую, страха он не испытывал, но и особых надежд не возлагал на то, что удастся избежать предрешенной развязки.

— Кто меч поднимет, от меча и погибнет. Давайте посмотрим.

Он вытащил из кармана куртки сложенный вдвое лист бумаги и медленно, не спеша, развернул его. Прежде чем начать читать, он прочистил горло.

— Всему свой черед, но честным гражданам бояться нечего.

Лишь потом стало ясно, не так уж и трудно было догадаться, что эта устрашающая бумага не что иное, как копия показания приходского священника, данного суду в Леоне, внизу стояли подписи его самого и четырех других представителей местных семейств, приверженных властям, они сообщали о политической деятельности Эваристо и обвиняли его в шпионаже и государственной измене.

— Пусть выходят сюда и повыше поднимут руки Рубино Гарсия Кастро, сын Хуана и Эмериты, женат, земледелец, родился и проживает в Драгонте, Хосе Ольмос Наварро, сын Хосе и Хенары, женат, земледелец, родился в Чосас-де-ла-Сьерре, проживает в Драгонте, Архимиро Фуэнтес Каньямейра, сын Макарио и Микаэлы, женат, земледелец, родился и проживает в Драгонте, и Лонгинос Фернандес Коуто, сын Димаса и Исидры, женат, служащий, родился и проживает в Драгонте.

К запаху горящих свечей и еще не улетучившемуся пороховому дыму примешивалось едва уловимое зловоние страха, все четверо медленно приближались к Хенадио, с трудом переставляя ноги, совсем как марионетки, которых дергают за ниточки.

Мужчины с закутанными до глаз лицами вытащили специально для такой цели припасенные веревки, связали их всех весьма оригинально и практично, руки за спину, а от каждой руки веревка с затяжной петлей закинута на шею невольного партнера, идут, словно в одной упряжке, а если кто собьется с ноги, быть всем задушенными.

— Эти свиньи почти так же виноваты, как мерзавец Ресесвинто, но именно «почти» может их спасти, все зависит от вас самих. Ну-ка поднимите руку, кто тут их родственники и друзья.

Циничная ухмылка тронула губы Хенадио, видать, не очень-то он верил в дружбу, надо было как-то оправдать свой скепсис, он увидел только четыре поднятых вверх руки, то были жены.

— Вы можете их спасти, если каждая наберет по две тысячи песо, ищите, но не вздумайте предпринять что-нибудь такое, а то не успеете отче наш сказать, как отправитесь на тот свет, идите, даю вам полчаса времени.

— Господи боже мой! Да откуда нам взять восемь тысяч песет?

— Вы теряете драгоценное время, одна минута уже прошла, спешите, а то поздно будет.

— Простите моего Рубино, он не хотел подписывать, его священник…

— Убирайся!

Женщины вышли. Чарлот махнул рукой, было в его жесте что-то театральное, и его подручные стали действовать, судя по всему, по заранее продуманному плану. Один из них загнал пленников в ризницу и больше не появлялся. Другой покинул церковь, и его тоже больше никто не видел. Третий остался караулить и прохаживался по церкви, поглядывая на прихожан. Хенадио сел в высокое кресло под лепным украшением алтаря и тем самым как бы сделал знак, что служба окончена, все находившиеся в церкви уселись на сдвинутые скамейки, надо было дождаться, чтобы как-то проползли эти полчаса, самые долгие и томительные за всю их жизнь, такое мы переживали разве что во время войны, не знаю, что чувствовали другие мужчины, но у меня возникло ощущение, что запах страха прочно пристал к моей коже наподобие панциря краба, я сам стал похож на перепуганного краба, Чарлот играл свою роль, а я словно смотрел фильм с его участием, был пассивным зрителем и ничего не мог сделать, чтобы изменить сценарий, весь ужас в том, что я не сидел в темном зрительном зале, где можно скрыть свое смятение.

— Мы жалкие трусы.

— Заткнись, если не хочешь неприятностей. Нечего им было совать нос в политику, жили бы себе спокойно.

— Помолчите, черт возьми, и без того тошно.

Дон Панкрасио, школьный учитель, поднял руку, совсем как какой-нибудь из его учеников, когда ему приспичит в туалет, благословенный Святой Панкратий, без муки нет науки, его мучило чувство ответственности, он, очевидно, был здесь единственным из всех присутствующих человеком с образованием, а ученость всегда внушает уважение, во всяком случае, Хенадио обратился к нему на вы.

— Чего вам?