Год вольфрама

Анхель Сернандес-младший придерживался иного мнения, от большого количества выпитого всколыхнулось дремавшее в нем чувство покорности и обиды, положение, которое он занимал в обществе, удручало его, пожалуй, даже больше, чем собственная внешность, он еще не участвовал ни в каких баталиях, но уже чувствовал себя побежденным.

— А прирожденный неудачник, тот, кто проигрывает, чтобы себе удобнее было, тот просто жалкое ничтожество.

— Знаешь, сын, я тебе сейчас дам немного теплой воды с солью, сразу в голове прояснится.

Дон Анхель покинул собеседников и отправился на кухню, чтобы приготовить рвотное, там суетились женщины, одни убирали остатки еды, другие мыли посуду, картина напоминала прежнюю жизнь, утерянную безвозвратно вовсе не ради собственного удобства, а вот что хозяину дома удалось сохранить, так это старые привычки, он ничего не делал сам, поэтому и приглашал помощников.

— Ольвидита! Вы не видели Ольвидиту?

— Ее здесь не было, дон Анхель.

У него ёкнуло сердце.

— А Пепе? Аусенсио никто не видел?

— Нет, а его и подавно, теперь их обоих ищи-свищи!

— Черт подери!

Они, наверное, где-то спрятались, и кто знает, чем занимаются, он уже злился на себя, ну зачем назвал столько народа, разве можно оставлять порох возле огня, радость сегодняшнего пира омрачилась, предчувствуя самое худшее, он поспешил к комнате для гостей, которую занимала Ольвидо каждый раз, когда приезжала в Какабелос, рывком открыл дверь и с облегчением вздохнул, постель была не смята, на покрывале ни единой морщинки, все равно их надо срочно разыскать, он начисто забыл о воде с солью.

— Никто не сможет остановить наступления союзников.

Аусенсио воспользовался моментом, когда все заспорили о политике, и незаметно выскользнул из столовой, он сделал вид, что ему срочно надо в уборную, а затем, убедившись, что за ним никто не следит, поднялся на чердак, он старался, чтобы деревянные ступеньки не скрипели предательски под ногами. Ольвидо бросилась ему навстречу с распростертыми объятиями, они прижались друг к другу с пылом тайных влюбленных и сдержанностью целомудренных, взявшись за руки, они на радостях пустились в пляс, кружились как одержимые, словно собирались воспарить к небесам на крыльях своих волшебных грез.

— Прекрати, сумасшедший, тише, нас могут услышать.

— Просто ужас, сколько мы не виделись.

— Когда тебя нет, вокруг такая пустота и я словно сама не своя, вот бы нам навсегда здесь поселиться!

— Ну да, на этом чердаке!

Чердак похож на мусорную свалку, заставлен всякой рухлядью, бочками из-под вина и другими ни на что не годными вещами, но они чувствуют себя здесь преотлично, их ничуть не смущает ни замысловатый орнамент паутины, ни перепуганные мыши, снующие вокруг.

— Ты меня любишь?

Они постигали азбуку первой любви с восторгом и нетерпением, словно то был седьмой день творения.

— Больше всего на свете.

С неба они возвращались на землю.

— Знаешь, я здесь никогда не играла в прятки.

— А я, когда был маленьким и проказничал, крестный грозился, что запрет меня на чердаке, и я аж умирал от страха.

— Еще бы! Мне тоже бывало страшно всякий раз, когда рассказывали о ведьмах и привидениях.

— Помню, мы все какие-то сокровища искали… игра такая была.

— Господи, во что мы только не играли!

На покосившихся столах и в сундуках без замков были свалены реликвии семьи Сернандесов, пышное великолепие, превратившееся в груду хлама, шпага с рукояткой в виде головы дога и ржавым клинком, возможно привезенная с Кубы, изъеденный молью веер, похоже с Филиппин, треснувшие чайные чашки, судя по всему из Китая, поднос со стершейся инкрустацией, вероятно из Марокко, стеклянный слон с отбитой ногой, может быть из Мурано, штопаная-перештопаная шаль, наверняка из Манилы.

— Смотри, почти как новые.

Часы из золоченой бронзы и фарфора с маятником рококо в стиле Луи XVI, в их происхождении сомневаться не приходилось, «Berthoud, Hgr du Roy á Raris»[30].

— Только без стрелок.

— То, что надо, нам сейчас время ни к чему.

— Ага, вместе до гроба, это наша лучшая минута.

Дон Анхель вышел во двор, слугам хотелось продлить еще немного послеобеденный отдых, они играли в орлянку на только что вымытых каменных плитах пола.

— Ставим пять песо.

— Орел!

— Перемешиваю.

— Ну давай, чего там перемешивать, не морочь нам голову!

— Кидай, не тяни резину!

— Бросаю!

Две медные монеты взвились в воздух и упали, ударяясь о плиты, их дзиньканье напоминало звуки старинной музыки, благородные лики усмехались, взирая на разгорячившихся игроков, два орла.

— Орел! Твой выигрыш!

— Удваиваю ставку!

— Играем!

— Давай кидай, чего ты там шуруешь, черт возьми!

— Орел или решка?

— Решка… ты проиграл.

— Вам что, больше делать нечего?

— Не серчайте, дон Анхель, вы же знаете, как начнешь, не оторвешься. В последний раз сыграем!

— Вы не видели Аусенсио?

— Да разве влюбленных здесь увидишь? Они выбирают место где потемнее.

Все равно что в доме повешенного говорить о веревке, слуги загоготали, их смех петлей стянул горло аптекаря.

— Ладно, кончайте, и за работу!