Год вольфрама

— Ну расскажи же, я прямо умираю от нетерпения.

— Садись и жди.

Они сели за столик, и официант в рубашке, без пиджака молча поставил перед ними хлеб и кувшин с водой, затем подал листок с меню, края его были заляпаны жирными, а местами и вовсе подозрительными пятнами.

— Что все же происходит? Говори, наконец!

— Сначала давай закажем еду.

— Мне и есть-то неохота.

— Аусенсио хочет тебя видеть, что-то очень важное, не знаю, что именно, меня совершенно не удивит, если он попросит тебя бежать с ним.

— Ты что, серьезно?

— Осторожно, этот тип идет!

— Попроси что-нибудь, ну хоть закуску какую.

Подошел официант, важный и учтивый.

— У нас есть только суп с лапшой.

— Тогда два супа. А на второе отбивные и…

— Есть только рубленые котлеты.

— Из мяса?

— Из мяса и опилок, ну из чего могут быть котлеты?

Ольвидо к еде не притронулась.

— Напрасно не ешь, супец мировой, от него силы будут.

— Не могу даже смотреть на еду, комок в горле застрял, ты уверена, что он хочет, чтобы мы с ним сбежали?

— У меня на такое дело нюх, есть вещи, которые от меня но укроются.

— Но если маме так плохо…

— Не будь дурочкой, детка, твоя мать в полном порядке, она выглядит как огурчик.

— Может, и как огурчик, но если я сбегу из дому, это ее убьет.

— Знаешь что, Ольвидита, думай лучше о себе, у нее своя жизнь, у тебя своя.

— Нет, я не могу. Родители никогда мне такого не простят.

— Ну хорошо, может, речь вовсе о другом идет, но если я угадала, то на твоем месте я бы подумала, счастье стучится в дверь только один раз, у него четыре ноги, и если ты не откроешь, когда оно просится войти, то потом его уже не поймаешь, оно бегает быстро.

Кармен заглянула в глаза девушки, чтобы увидеть в них себя, и она была такая же красивая и юная давным-давно, когда согласилась выйти замуж, но не смогла сдержать своего слова, родители не разрешили, они вымещали на ней свои собственные неудачи, в общем, упустила она свое счастье, всего только раз оно ей и улыбнулось. Она решила не заказывать сладкого, чтобы сэкономить, и попросила кофе.

— Кофе нет.

— Вы что, опять шутите?

— Все претензии к вертикальным[33].

У официанта было весьма своеобразное чувство юмора, рядом со счетом на еду он положил отпечатанную на машинке потрепанную копию циркуляра. «Профсоюз работников гостиниц и смежных учреждений уведомляет, что следующие категории: трактиры, бары и кафетерии могут получить на текущие две недели сахар и мыло но талонам к промтоварным карточкам № 9 и 11 соответственно. Указанные заведения не будут отовариваться кофе в связи с тем, что в настоящее время оно отсутствует. Профсоюз категорически не согласен с подо, ной ситуацией. За Бога, Испанию и Национальную Профсоюзную Революцию! Председатель профсоюза провинции Леон».

— А что бы ты делала на моем месте?

— Ну, Ольвидита, это довольно трудно себе представить.

— Если он действительно меня попросит…

— Слушайся своего сердца и больше никого.

Именно так, следуй советам сердца, и если надо, переступи через всех и вся, я не стану тебе рассказывать своей горькой истории, мне пришлось покориться и остаться в деревне, конечно, он был никчемным мужичонкой, но у меня мог родиться ребенок, и кто знает, может, я бы хоть немного, да была бы счастлива, даже самого малого глотка радости мне бы хватило, чтобы не мучиться от жажды в этой пустыне, обступавшей меня, я осталась в деревне и в конце концов стала зарабатывать себе на жизнь, занимаясь любовью с деревенским дурачком, понимаешь, не с кем-нибудь, а с дурачком, потому что я ведь не прости-господи какая-то, а с дурачком получалось что-то вроде представления на ярмарке, и публика платила за это зрелище, а я подбирала монеты, которые нам бросали.

— Ладно, пошли отсюда.

— Значит, я теперь вроде как беглая.

— Пока еще нет.

— Ну, как только в школе все узнают…

— Разве что они вздумают написать донье Доситее, а так им и в голову такое не придет, у тебя достаточно времени, чтобы все обдумать.

— А может, Аусенсио позвал меня совсем но другому поводу?

— Все может быть, давай-ка приободрись немного, а то у тебя такой вид, словно ты в чем-то провинилась.

В поисках такси они дошли до Главной площади, и как раз напротив муниципалитета их остановила молоденькая цыганка с младенцем на руках, они решили, что цыганка просит милостыню.

— Покажите-ка свои руки, я вовсе не собираюсь гадать, не думайте, просто у вас они такие благородные, руки барышни и в то же время трудяги, по ним сразу видно, что вы меня не обманете, дайте мне что хотите за эти красивенькие картинки, которые я нашла, ничегошеньки не понимаю в бумажках…

Ольвидо с готовностью объяснила ей, что она ошибается.

— Да ведь это же деньги, каждая такая бумажка — пятьдесят песет.

Проходивший мимо господин, господином его мысленно назвала Кармен, так как он был при галстуке и в шляпе, остановился вопле них.

— А ну-ка, ты кого тут хочешь обдурить? Не вздумай бежать! Что ты у них стащила?

Цыганка в испуге бросилась наутек.

— Посмотрите-ка на свои руки! У вас все на месте, кольцо, браслет или еще там чего?

Они помахали в воздухе руками, словно невинные голубки взлетели.

— Нет, вроде все цело.