Год за три

Со временем что-то стало… Теперь Андрей и не знал, долго ли едет неотложка — потому что иногда ему казалось: вот прошел час, а стрелка вроде ушла лишь чуть, а потом он думал — ну вот, минута еще, и еще одна — а стрелка перескакивала уже на другой полюс. Потом стал тонуть в черноте и с трудом выныривать, потом забыл, во сколько вызывал…

Последние два раза с ребеночком приезжала; мальчик, Сережка.

Когда родился — позвонили.

— На тебя похож, — словно нехотя признала Анюта.

— На котенка мокрого, небось, похож! — буркнул он.

А потом привезла — и вправду похожего. Сама-то Аня в жену вся, от него только цвет глаз. А внук… Внук вдруг оказался вылитый Андрей. Его пальчики — смешные слепочки Андреевых кривых мужицких пальцев, его скулы высокие — точно дедовы, и глаза даже на месте.

Андрей собирался с друзьями в баню на выходные, в лес ехать; неожиданно для самого себя соврал им, что слег, и просто остался с дочкой и, главное, с Сережкой. А никто и не просил его.

Пеленки менять научился. Он!

Черт знает, что такое происходит. Размяк.

И вот теперь — соскучился. Ждал, что дочка приедет на юбилей. Из-за внука.

Не только из-за внука.

Хотел поговорить с ней хоть единожды по-людски. Ну… Как со взрослой. И как с ребенком. Просто хоть поговорить наконец. Выпить для храбрости и — обо всем. А то как-то…

Главное, чтобы вытащили его сейчас.

Еще можно. Еще все можно. Еще все можно.

Что он — ведь молодой еще. Пятьдесят только будет.

Сейчас только позвонить Тане… Нет, лучше поехать самому. Цветы… Про Геленджик рассказать. Простит. Простит. И дочка тогда извинит его… Будет праздник. Будет юбилей. Сережку привезут… Он с ним в парк пойдет, на карусели… На аттракцион этот… А потом сказать им: на работе теперь по-другому будет. Все теперь будет по-другому.

Запел дверной звонок.

— Иду!

Нет, это показалось Андрею, что он так вслух. Не слушается язык: разбух и лежит. И нет больше власти даже над пальцами. Ушла вся сила, только и осталось ее — глазами косить.

И вот он лежит — один глаз видит узор на ковре, другой — полкомнаты и парализованную кукушку.

Снова звонок. И еще — нетерпеливый.

Потекли красные чернила с потолка, закрывают комнату.

Звонят.

— Тань, открой!

Тихо все.

— Та! Ня! Там пришли!

— Сейчас, погоди…

Слава богу, а то бы так и провалялся тут незнамо сколько.

— Тань… Ты приехала?

— Приехала… — вздыхает.

— Как… Как мать?

— Ничего.

— А ты сама… Как?

— Соскучилась по тебе.

— Ты простила меня? Тань, простила?

Молчит.

— Простишь?

— Не знаю.

— Тань… Я ведь… Я ведь понимаю. Мне тоже ведь сейчас знаешь, как… Не только ведь тебе пятьдесят будет…

— Что ты понимаешь?

— Что… Что страшно. Что старость скоро. Что в зеркале… Такое. Нет! Ты-то красивая у меня. Я про себя это, Тань… Про себя я, честно. Я думал потом… Раньше ведь ты мне не закатывала такого… Ничего не было, Танюш, правда! Ну, шпингалетка какая-то… Она просто пацана своего позлить, при нем мне сказала! Я же все понял… Да и не стал бы я! Она же нашей Анютки младше, тут можно разве? Веришь?

Вздох.

— Я тебя люблю, Танюш. Я не брошу тебя никогда. Куда уж теперь… Вся жизнь вместе, вместе и теперь надо. Ради поблядушки какой-то? Я потому и разозлился так. Ты прости меня, ладно?

— Ты молодой. Девки кидаются вон как. А я что?

— Тань! Ну херни вот не говори только! Ты еще… Ты у меня еще!

В дверь барабанят — ватная обивка под схваченным крест-накрест ремешочками дерматином гасит звук, и словно через подушку кричат: «Откройте, милиция!»

— Танюш… А ты не открыла еще, что ли?

— Не успела, заболталась…

— Милиция!

— Погоди, Тань… О чем мы говорили-то?

Грохот из прихожей, чьи-то чужие сапоги чавкают с ноябрьской улицы по лакированным паркетинам.

— Эй! Потише там! — строго кричит им Андрей.

Сейчас важней всего с женой поговорить — надо объяснить ей все, чтобы не думала… Чтобы вернулась.

Вот они, эти сапоги.

— Допился, мурзила?

— Он дышит вообще? Или за мешком сбегать?

— Пульс глянь… Что-то есть вроде. Эй, мужик! Мужик! Глаза ходят…

— Хуясе у него глаза… Да это инсульт, Васильич.

— Любишь ты поперед батьки! Давай-ка я сначала посмотрю…

— Да что я, инсультных не видел? На этой неделе только четверо! Оно!

— Слышь, Алексей… Если я говорю: дай разберусь, ты просто сиди и смотри.

Теперь ментовские берцы кружат рядом хищно, заправленные в сизые обрызганные штанины.

— И че тут? Сердце?

— Товарищ сержант, не мешайте работать.

— А че это… У вас во сколько вызов был?

— Был и был… Тебе-то что?

— А то. У вас нормативов нет, что ли?

— А у тебя нормативов нет, что ли? Хуль мы тебя прождали-то час? У шлюх документы проверял?

— Ты не борзей тут особо…

— Ты мне не тыкай, понял? Не смотри, что я в халате, я, блядь, только год назад тельник снял…

— Да пошел ты!

— Мужики! Вы бы при женщине все-таки… — не выдержал Андрей. — Тань, может, на кухне подождешь?

— Че он там мямлит?

— Не разберешь…

— Слышь, Васильич… Надо грузить его. Что-то плохой он. Сколько он, реально, пролежал-то?

— Вызов полседьмого был.

— Ну. А сейчас одиннадцать.

— Где вы были-то, ептыть?

— Слышь, сержант… Не зли меня, понял! Где были… Где надо были.