Год жизни

Атарен по-прежнему молчал. Но, странное дело, у Шатрова в его нынешнем состоянии духа все больше и больше крепла надежда на благоприятный поворот событии. Он заново обдумывал и осмысливал слова Арсла-нидзе: «Ты прав. А раз так, никакие Крутовы и Норкины тебя не одолеют. Они могут причинить много зла', добиться временного успеха, но все это ненадолго. В нашей стране правое дело всегда побеждает. Встряхнись, Алексей! Возьми себя в руки. Больше мужества, терпения, веры. На мое письмо, что я передал с мотористом, ответа нет. Пусть! Я напишу еще и еще. Не поможет, сам вырвусь любой ценой в Атарен, едва схлынет горячка с промывкой, но доберусь до управления, подниму на ноги райком. Это не все. Перевыборы близко. Я уверен, коммунисты провалят Норкина. Насмотрелись они на него. А тогда на прииске подует свежим ветром, он выметет всю гниль и плесень, что скопились на «Крайнем».

«Да, да, конечно же Георгий прав,— думал Шатров, крупно шагая к радиостанции.— Вот и Лисичка говорит: «Все перемелется. А нет, народ свое слово скажет».

— Алексей Степаныч, побежим? — смешливо крикнула Нина. Она все ускоряла шаги, стараясь не отстать от Шатрова, но тем не менее осталась позади.

Алексей остановился. Увлеченный своими мыслями, он позабыл, что идет не один.

— Виноват, Нина Александровна, простите,— засмеялся Шатров.— Совсем из головы вон...

Нина быстро догнала инженера. Лицо у девушки, задорно поднятое кверху, разрумянилось от движения. Серые глаза улыбались. Губы маленького рта полуоткрылись, обнажив белые полоски зубов. Розовело на свету нежное ухо, смешно сморщился носик. Густые золотисто-каштановые волосы выбились из-под голубого платка, закрыли плечи. И вся она, простенькая, светлая, вдруг показалась Шатрову необычайно близкой.

— Что вы так смотрите на меня? — спросила Нина и взяла Алексея под руку,—Так-то вернее. Не будете убегать вперед. Не возражаете?

В ста метрах от радиостанции Шатров заметил в окне фигуру Цариковой и невольно поморщился. Стараясь не смотреть на окна, Шатров вошел вместе с Ниной, по-прежнему под руку, во двор, поднялся на крыльцо. Ца-рикова что-то невнятно буркнула в ответ на приветствие вошедших и сейчас же начала яростно дергать рычаги, крутить штурвальчики, потом щелкнула каким-то выключателем и вышла.

— Она на нас сердится, да? За что? — шепотом спросила Нина.

Чистые серые глаза смотрели в самую душу, доверчиво ждали ответа.

— Кажется. Не знаю,— тоже шепотом ответил Алексей, заливаясь краской до самых корней волос. Не зная, что предпринять, Шатров взглянул на ручные часы и всполошился: до начала передачи оставалась одна минута.— Товарищ Царикова, можно начинать? — наугад спросил он дверь.— Линия включена?

— Можно... товарищ Шатров,— отозвалась дверь.

Алексей откашлялся, предостерегающе прижал палец

к губам и включил микрофон.

— Внимание! Говорит редакция местного радиовещания прииска «Крайний». Слушайте местные известия,— раздельно, бессознательно подражая московским дикторам, сказал Шатров и сейчас же представил себе, как во всех домах прииска люди замолчали, подошли ближе к репродукторам. Перестал чмокать трубкой Лисичка. Отложила книгу или вышивку Тамара, а Георгий склонил голову набок, прислушиваясь: какова-то окажется первая передача... Уселись рядом и внимательно уставились в черный кружок репродуктора Никита Савельевич, Евдокия Ильинична и Клава. Слушают Зоя, Крутов, Норкин. Слушают все.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

РЕВИЗОР

1

Скалистые берега отвесно вставали над рекой, зажимая ее в каменные тиски. Иногда на повороте казалось, что дальше ходу нет. Тупик. Но катер упрямо подвигался вперед, деловито постукивая дизелем, и ущелье постепенно раздвигалось, нехотя пропуская катер и привязанную к нему стальным тросом баржу. Стиснутая скалами река пенилась, бурлила, силилась отбросить назад дерзкий катерок. Крутые волны омывали борта суденышка и, разрезанные им, неслись дальше к барже, атакуя ее. Но флегматичная, глубоко осевшая под тяжестью груза тупоносая баржа, с раздутыми, словно у коровы, боками, без труда расталкивала волны. Только трос, рывком со шел-каньем внезапно натягиваясь, выскакивал из пены и звенящей струной прочерчивал воздух.

Медленно проплывали высоко над катером, оставаясь позади, залитые солнцем игривые полянки, светлые купы березок, мохнатые узкие распадки, сплошь заросшие лиственницей и стлаником. Кончалось ущелье, и река растекалась вширь, мирно блестела под солнцем, вкрадчиво журчала у бортов, как будто это не она только что бесилась, злобно кидалась на катер и на баржу. Берега понижались, сбегали к воде слоистыми уступами, отражались в ней. Иногда в подмытом песчаном обрыве бельмом выступала линза вечного льда, укрытая сверху толстым слоем земли. Дикое очарование первобытной, не тронутой человеком природы сквозило во всем.