Год жизни

Нина ловила себя на мысли, что рассказывает Алексею такие подробности своего детства и юности, какими не всегда делилась даже с одноклассницами. Как с ним свободно говорится, как хорошо он умеет слушать!

— Я знавал людей и постарше вас, причем мужчин, которые тоже побаивались кладбищ, темноты, покойников,— мягко замечал Алексей.— А бывает и так, что человек— настоящий храбрец, а без содроганья не может видеть змею или мышь.

— Брр,— передергивала плечами Нина.— Я змей тоже до ужаса боюсь. Не могу вообразить себе, что переживал человек, которого в прошлые времена бросали на съеденье в яму, где клубятся гады. Лучше живым в огне сгореть!

— Всякая смерть не красна, Нина Александровна...

— А мне кажется, в бою умереть очень легко. Только бы с пользой. Вы были на фронте, Алексей Степаныч так много пережили, знаете... Я иногда чувствую себя перед вами просто девчонкой.

— Ну что вы, Нина Александровна! — смущался Алексей.

— Расскажите мне что-нибудь о пережитом на фронте. Вам отступать тоже пришлось?

— К сожалению. Под Смоленском.

Уходя от Нины, Шатров тоже дивился своей разговорчивости, полной откровенности перед этой молоденькой девушкой, еще так недавно едва знакомой ему.

...Через две недели Клава вернулась в столовую. На ее месте уже орудовала шустрая востроносенькая девушка. Шеф-повар не выразил особой радости по поводу возвращения Клавы, равнодушно осведомился, чем она болела, и сказал, что завтра она может снова приступать к работе. Востроносая с сердцем швырнула тарелки на стол и заявила, что уходит немедленно. Вся эта сцена произвела на Клаву очень неприятное впечатление. Не то чтобы она считала себя незаменимой поварихой, вовсе нет, но все же ее больно кольнуло явное безразличие шеф-повара. Было очевидно, что в его глазах и Клава и только что принятая девушка почти равноценны.

Вечером Клава рассказала обо всем Тарасу. У нее уже появилась привычка делиться с ним каждым своим огорчением и радостью. Неделя долго молчал, понурив голову, а потом заговорил о том, что ему давно хотелось посоветовать Клаве переменить профессию, но он не решался, боясь ее обидеть, что стряпать может любая девушка, а вот бурить или управлять бульдозером или экскаватором— только одна из тысячи, такая, как Клава; что он, конечно, понимает, все его желания — глупости, это не женская работа, и пусть она не обращает на него внимания, но он говорит от чистого сердца и так далее и так далее. Под конец Неделя окончательно запутался, смутился, закрутил головой, и Клава увидела его глаза, такие грустные и просящие, что не выдержала и расцеловала своего жениха.

На другой же день Клава круто повернула свою жизнь. В столовой был взят расчет, а в ремонтной мастерской добавился еще один слесарь. В переделанном стареньком отцовском комбинезоне, залатанном на локтях, повязанная платочком, чтоб не рассыпались волосы, Клава с утра уходила в мастерскую. На диво умелыми и ловкими оказались эти девичьи руки, державшие теперь вместо половника напильник, а вместо кастрюли — тяжелое гусеничное звено.

Как всегда, на первых порах нашлись зубоскалы. Но Клава сумела быстро оборвать шутников. А ее неслыханная старательность и жажда знаний прочно завоевали симпатии слесарей. Вдобавок за спиной Клавы незримо, но неотступно маячила грозная тень Тараса Недели. Самые завзятые шутники задумчиво почесывались, вспоминая о нем. Ох, как солоно придется тому, кто посмеет обидеть его подружку!

Горой стоял за девушку и Кеша Смоленский. Он больше всех радовался тому, что Клава решилась-таки променять кухню на бульдозерный парк, последовала его совету.

Вечерами Клава запоем читала толстенную обтрепанную книгу со множеством рисунков и чертежей. Даже за ужином она не выпускала ее из рук. Евдокия Ильинична сердито ворчала, шумно передвигая кастрюли на плите: «И надоумил же тебя Тарас! И отец туда же, ни в чем не перечит, старый греховодник». Никита Савельевич только улыбался в усы. Никогда еще не вел он с дочерью таких интересных разговоров. «Папа, это как понимать— степень сжатия?» Старый экскаваторщик охотно объяснял, добавляя: «Молодец, доченька. Большая будет гордость для нашей фамилии, если сядешь на бульдозер. В войну и то на приисках ни одной бульдозеристи не было. А там, глядишь, еще за тобой потянутся»,— «Варя уже записалась»,— радостно сообщала Клава.

Через две недели началась тренировка на полигоне. Клава не отрывалась от машины. Раз только, по просьбе

Марфы Никаноровны, девушка пропустила занятие, чтобы помочь женщинам. В центре поселка выросло просторное здание детских яслей. Вокруг еще валялись крупные щепки, несколько неубранных ошкуренных бревен, но во всех рамах блестели стекла, желтела на солнце свежая тесовая крыша. Женщины мыли полы, протирали окна, расставляли мебель. Вместе с ними работала и Клава.