Год жизни

— Небось есть-то хочется, Егор? Брюхо, оно, злодей, старого добра не помнит. А мы еще и без обеда остались. Да это плевать. Обед не нужен, был бы ужин. А без ужина и подушка в головах вертится. Верно я говорю?

Чугунов пропускает сквозь зубы какой-то неопределенный звук, означающий, по-видимому, согласие, и прибавляет шаг. Действительно, есть очень хочется.

Через неделю бешеной работы лотошники появились в золотоприемной кассе. По мере того, как, колыхаясь, поднималась вверх чашка весов с гирьками, изумленно ползли вверх и брови кассира.

— Вот это улов!

Квитанцию Лисичка сдал Лаврухину. И вовремя — на следующий день подошел катер. Уже стоя на его палубе, с дорожной котомкой за плечами, в новом черном костюме, Лисичка наставлял Чугунова:

— По всему видать, месячишко я в Атарене проболтаюсь. Тот начальник в командировке, к другому не вдруг пробьешься... А мне с пустыми руками назад ходу нет. Так что ты меня скоро не жди. Ковыряй золотишко сам, но шибко не выказывайся. Вернусь, мы еще энто местечко пососем. Так-то, Егорушка. Ну, а теперь давай, брат, присядем, по русскому обычаю, перед дорогой...

7

В то время как катер, уносивший Лисичку в Атарен, огибал Ягодную сопку и последние домики «Крайнего» скрывались из виду, Норкин разбирал корреспонденцию, доставленную этим же катером из управления. Отодвинув в сторону пачку писем планового отдела, Леонид Фомич распечатал большой конверт с сургучной печатью и штампом партийной коллегии. Заметно было, что парторг прииска волнуется. Вопреки своей всегдашней аккуратности, на этот раз Норкин не прибег к помощи ножниц, а надорвал с краю конверт.

В бланке стояло всего несколько строк, отпечатанных к тому же на машинке, однако Леонид Фомич очень долго держал его перед собой. На лице Норкина сильней обозначились красные жилки. Партийная коллегия извещала, что исключение Шатрова из партии ею отменено как необоснованное, и предлагала пересмотреть его персональное дело.

Долгое раздумье Норкина, как и следовало ожидать, разрешилось визитом к Крутову. Игнат Петрович неожиданно вспылил:

— Что ты ко мне с Шатровым пристал? Ты секретарь, ты и решай, что делать.

Норкин, смятенно пощипывая подстриженные усы, невнятно промямлил, что, конечно, поскольку имеется указание вышестоящей партийной инстанции, придется срочно пересмотреть персональное дело Шатрова, но на носу отчетно-выборное партийное собрание и как бы этот пересмотр не отразился на результатах выборов. Крутов согласился с опасениями Норкина и угрюмо посоветовал задержать разбор персонального дела. Это было все, что они могли сделать.

Через неделю наступил день отчетно-выборного собрания. Коммунисты сходились дружно, тесно рассаживались на лоснящихся скамейках, заранее доставленных в кабинет Крутова. Шатров стесненно приютился у самой двери. Глаза его погасли, под ними полукружьями легла синева. Как ни бодрился Алексей, камень лежал на его сердце. Что, если это последнее партийное собрание, на котором он присутствует? Шатров не подозревал, что в сейфе Норкина лежит квадрат плотной глянцевой бумаги со штампом, предрешавший его судьбу.

Последними вошли Крутов и Норкин. Игнат Петрович шумно отодвинул стул, сел на него верхом у самого стола, но сбоку, давая этим понять, что сегодня не он хозяин в кабинете. Леонид Фомич прошел за стол, обмахнул его носовым платком и разложил бумаги. Что-то не нравилось ему в сегодняшнем собрании, вселяло смутную тревогу. Никто не перешептывался беспечно с соседом, не улыбался, не курил по-мальчишечьи в рукав. Лица коммунистов были необычно сосредоточенны. Внезапно Норкин физически ощутил на себе спокойный, но внимательный взгляд многих глаз и невольно поежился. Но тут же распрямился. Чепуха! Мало ли он провел на своем веку таких собраний!

— Разрешите, товарищи... Для ведения собрания...— заученно произнес Норкин, не поднимая головы от бумаг.

Леонид Фомич всегда гордился своей организован-костью и педантичностью. И на этот раз он подготовил все, что полагалось. Не успели отзвучать его последние слова, как со скамьи, словно вышколенный ученик, уже поднялся Охапкин:

— Предлагаю в состав президиума трех человек... Персонально — товарищей Крутова, Норкина и...

Но в этом месте хорошо смазанный механизм собрания дал первую осечку.

— Арсланидзе в президиум!

Кто это? А, понятно: дружки-механизаторы.

— Товарищи, мы ведь уже решили — выбираем троих! — сказал Норкин.

— Вот и отлично,— насмешливые голоса механизаторов.— Пусть и будут трое.

Норкину пришлось уступить. Арсланидзе сел в президиум.

Сверх ожидания, когда Норкин попросил для доклада полтора часа, никто не запротестовал, не зашумел.

— Дать. Пусть говорит.

Монотонно читая отпечатанный на машинке доклад, не вдумываясь в смысл слов, Норкин продолжал чувствовать все ту же неопределенную тревогу, как будто разлитую сегодня в воздухе. Так бывает перед собирающейся грозой. Но что, собственно, случилось? Все идет как надо. Нервы, нервы... Подлечиться пора.