Год жизни

Крутов только устало махнул рукой в ответ и снова закрыл глаза. У него сильно болела голова. Накануне он надышался газа в шахте. Когда же Игнат Петрович снова открыл глаза, перед ним стоял Чугунов.

— Чего тебе?

Лотошник молча положил на стол четвертушку разлинованного листа из ученической тетради. Огромные корявые буквы косо взбирались вверх.

— Уволиться задумал?

Чугунов утвердительно кивнул головой.

— Что так? Работал, работал — и на тебе! Почему уходишь?

Казалось, на этот раз избежать ответа невозможно. Но молчальник лишь выразительно пожал плечами: «Понимай сам, как хочешь».

— Думаешь, на другом прииске лучше будет?

Чугунов опять кивнул, не утруждая себя произнесением слов.

— Ну, брат, с тобой не разболтаешься. Да, погоди,— осененный внезапной мыслью, сказал Крутов,— а Лисичка? Как же ты со своим дружком разлучишься?

На этот раз Чугунов не только пожал плечами, но и тоскливо вздохнул. Мол, что ж делать? А только и дальше покоряться судьбе невозможно. Надо уезжать с прииска.

— Гляди, дело твое,— помолчав, предостерег Крутов лотошника,— но чур — потом не пятиться. Обратно не приму."

Игнат Петрович потянул к себе бумажку и на .углу наискосок размашисто вывел красным карандашом: «Уволить».

Выходя, Чугунов оставил дверь открытой, и сейчас же в кабинет вошла целая гурьба горняков. Игнат Петрович нахмурился: рабочие не вытерли грязных сапог, никто не остался у двери. Передний, черноволосый парень в клетчатой ковбойке, даже привалился к столу, дерзко глядя прямо в глаза Крутову.

— Расчет давай, начальник!

— Сперва брюхо убери со стола,—медленно багровея, ответил Крутов.

— Уж не ты ли со своим Галганом брюхо мне отрастил?— окрысился рабочий в ковбойке, но все же отодвинулся от стола.— На твоих харчах не забрюхатеешь. Пихают одними консервами, мать их бог любил...

— Хлеб на уголь сожгут, либо — тесто тестом.

— А главнее всего — жилья путного нет.

Рабочие разом примолкли. Высказано было основное, что привело их сюда.

— Зима, Игнат Петрович, не за горами. А в наших бараках, однако, только волков морозить,— рассудительно сказал седенький горняк, подслеповато щуря зеленые глаза.— Боязно оставаться. И не хотелось бы уходить, а ничего не попишешь. Приходится расчет просить. Рыба ищет где глубже... Нет интересу еще одну зиму маяться.

— Это кому же расчет? Тебе, что ли, дед? — недовольно спросил Крутов.— Да этому ковбою?

— Зачем! Всем,— опять зашумели горняки.— Видно, от быка молока, а от тебя порядку не дождешься.

— Кеша, ты не очень торопишься?

Смоленский оглянулся. На крылечке больницы стояла Нина. Ветер раздувал полы ее белого халата, играл пестрой косынкой. Девушка придерживала халат обеими руками, но он снова и снова вырывался. На подвижном лице Нины выражалось негодование против шаловливого ветра и озабоченность тем, что Иннокентий уйдет, не выслушав ее.

— Нет. А что?

— Зайди на минутку. Тут ветрено очень, пойдем в палаты.

В больнице Нина подвела Иннокентия к крайней постели. Опираясь спиной на высокую подушку, в постели полусидел мужчина с забинтованной крест-накрест головой, такой огненно-рыжей, что она просвечивала даже сквозь марлю.

— Зосим Васильич, вы бы хотели чаю выпить с брусникой?

— А есть брусничка? — встрепенулся больной.— Нина Александровна, голубушка, дайте! Давеча посолонцевал малость, а кисленького ничегошеньки во рту больше месяца не держал. Задушили консервы.

— Слышишь? — значительно посмотрела Нина на комсорга.— И это тебе каждый больной скажет. Кормим всех теми же консервами, что и здоровых. У нас очень плохо с витаминами. Нет ягод, зелени, фруктов. А ведь зимой были случаи заболевания цингой. Не исключена возможность рецидивов.

— За этим ты меня и позвала? — недоумевающе спросил Смоленский.— Чем же я-то помогу? Надо требовать от Крутова, от Галгана.

— Ах, ты меня не понимаешь,— нетерпеливо сказала Нина.— Неужели ты думаешь, я не требовала от них? И потом, говоря по совести, нельзя же все только требовать от Крутова. В таком деле надо и самим шевелиться. Фруктов мы, понятно, не достанем. Но ягоды вокруг прииска много. У меня мысль — втянуть комсомольскую организацию, всю молодежь прииска в сбор ягод для больных. Тридцати — сорока ведер хватит на всю зиму, если экономно расходовать.

— Вон оно что-о...— протянул Смоленский. С минуту он. размышлял вслух: — Работы у комсомольцев по горло: разгар сезона, стадион надо после дождей привести в порядок, женсовету помочь общежитие отремонтировать. Но и это дело нужное. А главное, кроме нас, никто его не сделает.

— Никто,— подтвердила Нина.

— Ладно, посоветуюсь с ребятами,— решил Иннокентий.

В тот же день он разыскал Тараса.

— Комитет решил организовать сбор ягод для больницы. Но'вслепую шарить не годится. Тайга большая. Надо сразу людей на богатые ягодники вести. Дядя Максим советует на Золотую падь сходить. Я раньше много ягоды вверх по ключу Болотному брал. Но год на год не приходится. Пойдем в разведку, Тарас? Особо брусника нужна. Эта всю зиму, до тепла, замороженная в кадушках простоит.

Неделя внимательно слушал, поощрительно кивая головой.