Год жизни

А в это время Галган сидел в кабинете Крутова. Выпуклые глаза с ласковой бараньей преданностью смотрели на Игната Петровича. Хрящеватые уши оживленно двигались. За дверью трещала пишущая машинка Зои.

— Съездили удачно,— рассказывал Галган,— за всю дорогу один баллон накачали. Привез генератор на две-

сти киловатт. А то мне уже напевать стали: «Темная ночь...» Для клуба — пианино. А это — вам...

Крутов с любопытством открыл картонную крышку, провел ладонью по гладкой коричневой стенке, удивленно спросил:

— Радиоприемник?

— Лучше. Радиола. «Урал». Штука первый сорт. И радио ловить, и пластинки проигрывать.

— Погоди, погоди. Я ж тебе денег не давал.

— А они и не нужны. Я клубу выписал за безналичный расчет как культинвентарь. Разве в свободной продаже такие вещи бывают? Только по организациям, по разнарядке общеприискома. Всего сорок штук пришло. Вмиг расхватали.

— Значит, это клубу радиола, за профсоюзные деньги куплена? Что ж ты мне казенную вещь суешь? — сухо спросил Крутов.

— Игнат Петрович,— проникновенно сказал Галган, прикладывая ладони к груди,— разве можно такую прелесть в клуб отдать? Ведь на неделю, не больше. Ручки свернут, сожгут лампы. Я же знаю. Там Кешка Смоленский со своими комсомольцами хозяйничает. А у вас года будет вещь стоять, глаз радовать.— Преданность во взоре Галгана достигла высшего накала.— Вы день и ночь работаете. Неужели такую малость не можете себе позволить? Ну, жили б вы в городе, тогда какой разговор— пошли, купили. А к нам когда их завезут? Меня просто совесть убила. Сам хоть плохонький да имею приемник, а мой начальник до сих пор без радио. Одна тарелка в доме, на стене. Слушай, чего местный радиоузел бубнит... Разве это порядок?

— Мда-а! — неопределенно сказал Игнат Петрович. Он выдвинул зачем-то ящик стола, заглянул в него и снова задвинул.— М-да-а... Конечно, это мелочь. В крайнем случае я могу и стоимость радиолы внести. Но, понимаешь, есть у нас еще вздорные людишки. Рады из-за каждого пустяка шум поднять. А я не люблю таких разговорчиков.

— Помилуйте, Игнат Петрович, какие могут быть разговоры? Вот вам фактура на радиолу. Я за нее в Ата-рене расписался, деньги перечислил. Чего ж еще? Надоест вам или привезут когда на прииск приемники, вы эту радиолу вместе с фактурой отдадите клубу, и вся недолга.

— Ну-ка, поставь ее, братец, на стол,— сказал, уже явно колеблясь, Игнат Петрович.— У-у, какая красавица! Действительно, жалко такую красоту в клуб отдавать, чтоб все ее лапали. Ладно,— решительно заключил Игнат Петрович,— занесешь вечерком ко мне на квартиру, попозже. Чтоб лишней болтовни...

Резкий звонок телефона, соединенного с радиостанцией, прервал Крутова. Он взял трубку, жестом приказал Галгану вложить радиолу обратно в ящик. Обрывки комариных голосов, морзянку, периодически наплывавший шум прорезал далекий баритон. Говорил Атарен.

— Крутов слушает. А, привет, привет! Да так, помаленьку прыгаем, вашими молитвами. Что? Такая, видно, судьба. Ваше дело критиковать, наше — стоять по стойке «смирно», руки по швам... Статья? Чья? Минуточку...— Крутов плотно зажал ладонью мембрану, вполголоса скомандовал Галгану: — Скажи Зое, чтоб пошла сейчас в маркшейдерский отдел, принесла мне замеры по шахтам за сороковой год. Иди!— Игнат Петрович продул трубку, подождал, пока смолкнет пишущая машинка, и заговорил снова: — Есть такой грех. Скрывать не стану. Автор, по-моему, авторитетный. Почему псевдоним? А это во избежание личных оскорблений. Подтверждаю. По основным пунктам автор у меня консультировался, как у хозяйственного руководителя. Я считаю, можно печатать, ошибки нет. Договорились. А мы тут обсудим как сигнал печати, примем меры, дадим ответ, все честь честью. Всего наилучшего. Пока!

Крутов медленно положил трубку и несколько секунд сидел неподвижно, не отнимая от нее руки, нахмурив брови, глядя прямо перед собой.

Вошла Зоя, подала папку с замерами.

— Насилу нашла, Игцат Петрович. Всю полку перерыла. Пыли наглоталась.

— Спасибо, Зоечка.

Даже не взглянув на папку, Игнат Петрович небрежно бросил ее в ящик стола. Зоя удивленно выгнула бровь, но ничего не сказала, вышла, плотно притворила за собой дверь. Игнат Петрович проводил Зою долгим задумчивым взглядом.

в

Черепахин работал.

Не было машины и человека. Было одно исполинское существо, наделенное разумом и неслыханной силой. Оно вытягивало свою стальную руку, вонзало когти в неподатливую мерзлую землю и дробило, рушило, рвало ее. А зачерпнув полную железную пригоршню, подымало ее высоко, горделиво показывая небу добычу, и, широко, щедро размахнувшись, разжимало ладонь. И долго сыпались к подножию земляного кряжа большие и малые глыбы, опережая друг друга в стремительном беге.

Черепахин не знал, сколько — час ли, пять ли часов — прошло с начала смены. Он находился в том наивысшем состоянии духа, которое зовется вдохновением и знакомо не только писателю, артисту, изобретателю, ученому, но и каждому рабочему человеку, влюбленному в свой труд.