Год жизни

А у закрытых до поры дверей клуба быстро росла празднично настроенная толпа горняков. Кто-то, не утерпев, уже пустился в пляс под гармонику. Взявшись за руки, став в кружок, высокими голосами пели девушки. При свете луны все они казались красивыми. Словно натертые помидорным соком, румянились щеки. Лукаво блестели за длинными ресницами глубокие глаза. Полные губы так и манили поцеловать их.

Нетвердо шагая, к девушкам подошел изрядно выпивший шурфовщик. Он постоял немного, качаясь на тонких ногах, потом расставил руки, неожиданно воскликнул:

— Девушки, милые, полюбите меня, сироту! Поцелуйте хоть разок.

— Иди к своей Насте целуйся! задорно крикнула одна, пухленькая, востроносая.

— Давай, давай, брат, проезжай мимо,— со смехом посоветовал шурфовщику Охапкин. Начальник участка сам был красен от выпитого вина и мороза, но держался прочно.— Не по себе товар выбрал. Устарел. Твое дело теперь под лавкой валяться.

Шурфовщик протестующе махнул рукой, но спорить не стал, побрел дальше, что-то бормоча себе под нос. В это время открылись двери клуба, и все с шумом повалили в них, теснясь, с трудом протискиваясь в узком проходе.

Шатров подошел к клубу одновременно с Черепахиными. Как всегда, Клаву сопровождал Неделя. Он осторожно поддерживал ее под руку, заботливо обходя скользкие места. Пока Шатров, Неделя и Черепахин стояли у крыльца, чтобы не лезть в толпу, подошел Арсланидзе .

— А ты чего один? — спросил Шатров, здороваясь с другом,—Где Тамара? Моя-то нарядилась для маскарада, уже давно в клубе...

— Вова заболел, она сидит с ним,— озабоченно сказал Арсланидзе.— Горит малец. Горло заложило. Вызвали врача. Я и сам бы не пошел: какое уж тут веселье! — да жена прогнала: «Уходи, не вздыхай над душой!» А главное, я в составе жюри. Неудобно товарищей подводить.

В фойе было тесно. Неделя смахнул двух парней со стульев, усадил Евдокию Ильиничну и Клаву.

Вокруг красавицы елки толпились взрослые и подростки. Сиротка с красным распорядительским бантом на рукаве, важничая, громогласно рассказывал окружающим:

— Думаете, кто ее в тайге разыскал, срубил и привез? Виктор Афанасьевич Сиротка, собственной персоной. Кеша вызывает: «Так и так, вот тебе комсомольское поручение — привезти елку. Сумеешь?» Это я-то чтоб не сумел! Говорю: «Будь покоен». И добыл. Вот. Такое дело кому зря не поручат. Сиротка дело туго знает.

После короткого скетча начались танцы. Раздвинулся занавес, и со сцены посыпались ряженые. Поднялся хохот, крики, сумятица. Все старались протиснуться поближе, чтобы лучше рассмотреть костюмы, попытаться распознать кого-нибудь из участников маскарада. Но мудрено было узнать знакомых геологов, экскаваторщиков, чертежниц, домашних хозяек под этими беззвучно оскаленными в застывшей улыбке лисьими, волчьими мордами, под фантастическими платьями.

Когда наконец установился порядок, зрители были оттеснены к стенам и пары понеслись вокруг елки, Лисичка не утерпел. Старик ухватил Деда Мороза, картинно отставил ногу в подшитом валенке, но не успел сделать ни одного па, Чугунов сгреб своего напарника и вытащил его из круга.

Ровно в полночь ударил гонг. Радиоприемник умолк. На сцену вышел Норкин. Леонид Фомич поздравил участников вечера с Новым годом. Взлетели вверх серпантин и конфетти. Норкин еще говорил, опутанный леи-точками серпантина, вытряхивая из волос разноцветные кружочки, а танцы уже возобновились.

Общее внимание привлекали три маски. Одна из них изображала «голубя мира». Было что-то трогательно чистое в тоненькой девичьей фигурке с белыми крыльями. Две другие маски танцевали вместе. «Арктика» изображалась при помощи нашитых на темно-синее платье силуэтов льдин и белых медведей. На голове маски красовался склеенный из бумаги айсберг. Партнерша «Арктики» была окутана широкими многоцветными полосами материи, напоминавшими собою северное сияние.

Во втором часу ночи началось присуждение призов. Все маски выстроились в шеренгу. Жюри важно восседало на сцене. Читать решение жюри поручили Кеше Смоленскому.

— Первый приз — патефон с набором пластинок,— громогласно читал Смоленский, высоко держа листочек, и добавил от себя, вызвав смех,— и заводной ручкой присуждается...— Кеша сделал паузу, обвел всех взглядом, наслаждаясь наступившей тишиной, всеобщим жадным вниманием, и еще раз повторил: — Присуждается... Вот что-то не разберу тут...

По шеренге масок пробежала легкая зыбь. Зал застонал от жгучего нетерпения:

— Ох, да не томи же!

— Вот пила поперечная, не человек.

Норкин потянулся к листочку:

— Дай я прочитаю.

— Ага, разобрал,— смешливо сказал Смоленский, отводя руку Норкина,—присужда-ается... маске «Голубь мира». Музыка —туш! Прошу шаг вперед. Снимите масочку.

Девушка заколебалась, но ее вытолкнули из шеренги. Пришлось подчиниться. Шнурки маски затянулись и не развязывались. Сиротка подскочил, помог девушке. Маска упала, и все увидели смущенное зардевшееся лицо, тонко и мягко очерченное. Большие серые глаза смотрели наивно и сердито.