Год Змея

В восемнадцать зим племя не считало её девочкой. Пхубу сама решала, в чьём доме ей оставаться, кому готовить пищу и с кем делить постель, и она заботилась о Тхигме не для того, чтобы заслужить его любовь. Господин никогда не говорил об этом, но ему было непросто жить в одиночестве – кто натопит комнаты, и сошьёт одежду для человеческого тела, и поможет залатать драконье крыло, лопнувшее в буране? Кто соберёт травы за грядой и приготовит отвар, способный сдержать кровавый кашель? Тринадцать лет Пхубу помогала Тхигме. Ждала его, когда он улетал, – терпеливо, безропотно – и была счастлива. День за днём она могла облегчать существование мужчины, которого любила. Боги позволили ей смотреть на него, касаться его – и если спустя годы Тхигме не вспомнит ни её лицо, ни имя, так тому и быть.

Но сейчас Пхубу шла по коридорам – древесина тревожно скрипела. В небе пылали звёзды, и мелко трепетал огонёк сальной свечи. Пхубу чувствовала, что эта ночь – последняя. Если Тхигме захотел уехать, кто сумел бы ему отказать? Осанка господина, его вкрадчивый голос и строгий и мудрый взгляд. Не имело значения, был предводитель чужаков умен или глуп, – Тхигме, конечно, смог убедить его, и поэтому уплывал завтра утром.

Пхубу знала, что так суждено. Но её душило чувство вины: она привела незнакомцев, и по лицу главного из них – юноши с буграми чудовищных ожогов – Тхигме прочёл, что Молунцзе проснулся. Ненависть Пхубу была не слабее её любви – казалось, она была готова убить не только больного чужака, но и самого Молунцзе, притаившегося в недрах одной из южных гор. Хоть бы Тхигме не уезжал, хоть бы остался здесь, и пусть все княжества плавятся под огнём его брата. Лишь бы посреди бурлящего моря стояла нерушимая скала и звёздное кружево огибало крышу Длинного дома. Но скрепя сердце Пхубу понимала: нельзя. И если кто-то и способен одолеть Молунцзе, то это Тхигме.

Свободной от свечи рукой Пхубу утёрла выступившие злые слёзы. Раньше, тысячелетия назад, каждый из племени айхов был оборотнем – жаль, что сейчас люди измельчали и дар вскипал в немногих. Если бы Пхубу могла, она бы отказалась от человеческого обличья. Она стала бы птицей, чтобы вечно лететь за Тхигме. Чтобы ютиться в его ногах, когда он будет спать, и не смыкать глаз-бусин, проверяя, не подойдёт ли к нему враг. Пхубу бы отреклась от своей живой души, превратившись в верный кинжал или политый кровью щербатый щит, который бы держала рука Тхигме. Если бы только позволили, если бы только ей позволили – но нет.

Когда Пхубу зашла в комнату, её глаза были сухи.

Господин, конечно, не спал. Он стоял в мягком синеватом мраке – у потолка постукивали обереги, шелестели тесьмы и травы, отгоняющие дурные сны. Пхубу оставила свечу у порога и шагнула к Тхигме – трещали доски, рокот отбивался о камень стен. Женщина почти уткнулась носом в его спину, сдерживая в горле не то рык, не то плач.

– Зря ты отказалась, – тихо сказал Тхигме, оборачиваясь. – Твоим братьям следовало забрать тебя в племя.

Вчера он предложил это впервые, и Пхубу обожгло. Она помнила братьев юными и крепкими, но и их сил не хватило бы, чтобы увезти её отсюда. Нет, Пхубу останется здесь и будет сторожить Длинный дом, пока морские ветра не выбьют борозды морщин на её коже. Пока солёные брызги волн не выжгут ей глаза, смотрящие на юг, и пока чёрная краска не вытечет из волос, оставив снежную белизну.

Неужели Тхигме ждал другого?

Любил ли тебя кто-то так же, как я?

Её пальцы вцепились ему в плечи – Пхубу не могла произнести ни слова. Только смотрела, как в рассеянном свете блестели седые пряди Тхигме. Снаружи шипел шторм – лютуя, он надеялся сбить их скалу; в комнате же подрагивали амулеты, и на сквозняке почти уютно шелестели покрывала на ложе. Пхубу даже не хотела ничего говорить: всё было бессмысленно. Лишь вытянулась и поцеловала мужчину в висок, сплетая его пальцы со своими.

Тхигме медленно отстранился, но посмотрел на Пхубу так, будто впервые увидел именно её. Не призрак женщин, занимавших её место раньше. Не свою молодую княгиню, которую вместе с их сыном сжёг Молунцзе. Пхубу хотела родить господину сына, но если бы она могла иметь детей, Тхигме никогда бы не позволил ей жить с ним.

Его молодой жене, говорили, до сих пор принадлежало его сердце, и человеческое, и драконье. Всё, что делала Пхубу, было ради Тхигме, а не ради его признаний. И она бы уступила его женщине, с которой он был бы счастлив. Но это не мешало ей до дрожи не любить мёртвую княгиню.

Конечно, Пхубу совсем её не напоминала. Во всех историях княгиня Тхигме слыла доброй и кроткой, и люди тянулись к ней, словно на свет. Нежная, светлая, мудрая – баяли, она не была так хороша лицом, как многие юные девы, но её глаза и волосы – точь-в-точь мёд, собранный солнечным летом. Пхубу же – дочь племени, и порой в её чертах проступало нечто звериное. Руки, огрубевшие от работы, алые нити в пучке смоляных волос, костяной кинжал и тёмная кровь, которую Пхубу была готова пустить другому, если бы пришлось защищать то, чем она дорожила.