Год Змея

– Не стоит, – голос и спокойный, и стальной. – Побереги силы на завтра. Ложись.

Перечить Совьон было бессмысленно – воительница, мягко поднявшись, переступила босыми ногами через шкуры и опустилась рядом с Та Ёхо. Бегло ощупала пальцами плотный шов, сплавленный силами Рацлавы. Девушка знала, что сама Совьон спала очень чутко и что глупо было бы пытаться играть после того, как она заснёт. В последнее время женщина особенно следила за её музыкой: отныне Рацлаве запрещалось ткать из живого – не считая больной айхи. Воительница по-звериному вслушивалась в её песни, готовясь почуять неладное, и поэтому, когда днями караван переваливался по Плато Предателя, Рацлава плела свои истории из хвои и брусники, из стука колёс и пробовала подчинить себе воду или огонь.

– Завтра я начну ткать из железа, – зевнув, доверилась она Совьон. Подтянула ноги под рубаху, перекинула за шею косы и завернулась в меха рядом с задремавшей Хавторой. – Но это будет непросто.

– Железо, – протянула Совьон, укрывая сопящую Та Ёхо на её ложе. – Какие сказки ты сможешь вытянуть из него?

– Множество, – устроившись на подушке, Рацлава подпёрла щёку кулаком. – О кинжалах, которые крадут у путешественников хитрые мереки…

– Прихвостень Оркки Лиса и до тебя добрался?

– …о мече славного воина, который в узловатых пальцах сжимает старая вёльха. Все знают, что если вёльха коснётся оружия, то следующий бой его хозяина станет последним.

Совьон не ответила: Рацлава слышала, что она тушила единственную восковую свечу, освещавшую ей шатёр.

– Если я научусь ткать из железа, то смогу сплести битвы. Разошью полотна поединками и заговорами в княжеских теремах.

– Спи, драконья невеста, – девушке показалось, что Совьон ненадолго, но улыбнулась. Раздался шорох – она легла в постель.

– И, быть может, я сыграю тебе, – ладони ныли. Но Рацлава собиралась ещё до сна смазать их маслом зверобоя из подаренного Совьон маленького пузырька. Теперь она повсюду носила его с собой. – Какую историю ты захочешь?

– О вёльхе, – проговорила воительница. – И о мече.

Тёплый ветер осторожно лизнул полог шатра.

***

Годы, проведённые в походах, отучили Совьон от крепкого сна. И тем странна была эта ночь: воительница не слышала ни единого звука, застыв на шкурах, словно мёртвая. Просыпалась она тяжело, будто выплывала со дна глубокого озера. И мир вокруг был мутным и вязким, и в голове глухо и мерно стучал молот.

Годы, проведённые в походах, приучили Совьон всегда хранить кинжал под подушкой. Она сжала рукоять и рванулась с постели, но покачнулась и втянула липкий воздух – закашлялась. Зрение рассеивалось: вот шатёр, сквозь щели которого сочился свежий утренний свет. Вот спящие женщины – свернувшаяся под одеялами старуха рабыня, тихо посапывающая Та Ёхо. Рацлава дремала рядом с ними, положив под голову белую руку. На какой-то безумный миг Совьон показалась, что это музыка певуньи камня погрузила её в чудовищно глубокий сон. Но нет – Рацлава не имела над ней власти.

Всё было не так, не так. Кинжал неправильно лежал в руке, звуки с запозданием текли в уши, и предметы перед глазами плясали и дробились. На нетвёрдых ногах Совьон приблизилась к выходу и, резко отдёрнув пыльный полог, вынырнула под небо.

Первое, что она увидела, – своего ворона. Каркая, связанная птица каталась у её ступней, тщетно пытаясь сорвать путы и забиться в шатёр. Лагерь заволок туман, но не такой, как на Недремлющем перевале. Этот туман был белым-белым и густым, словно кисель. Ноздреватым, тяжёлым – он стелился по земле, будто пуховое облако. Ворон надеялся докричаться до хозяйки. Пахло топью и смертью, птичьи крылья были перевязаны длинной болотной травой.

Когда Совьон взрезала путы, то увидела, что у кинжала в её пальцах рукоять красная, выточенная в форме скалящегося медведя. Чужая рукоять. И оружие чужое – вопль заклокотал в гортани, да вырваться ему было не суждено. Пошатываясь, Совьон шла, и туман расползался перед ней, обнажая чёрную землю с примятой травой. Совьон шла – босая, с косой, заплетённой только у самого кончика, в неподпоясанной рубахе и штанах, задранных до щиколоток. Рукава были небрежно и неровно закатаны, а рубаха открывала ключицы, но сейчас женщина и не думала о том, что кто-то из каравана увидит её родимые пятна и что это вызовет кривотолки.

Воины в палатках спали мёртвым сном – никого не разбудило забрезжившее утро. Сторожевых Совьон нашла у потушенного костра: шалаш обгорелых веток, сквозь которые струился дым. Один сторожевой лежал, завалившись набок, и кровь у его перерезанного горла успела потемнеть. Голова второго лопнула от удара, замарав закопчённые, окольцовывавшие кострище камни.

Третий, с разорванным ухом, распластался на склоне, уходившем к реке, – бросился на собственный меч.

Совьон вложила пальцы в рот и громко, залихватски, протяжно засвистела.