Год Змея

Пройдёт время, и на пепелище Гурат-града вырастет трава. Проклюнутся ковыль и степные маки, сонные и алые. Ветер будет шелестеть в обгоревших остовах соборов, но знаешь, что самое страшное, Малика Горбовна? Это — не конец.

Сармат по-прежнему силён и жаден. Сколько нужно золота, чтобы хватило дракону? Сколько девушек, монет, столиц — однажды, когда Сармат умрёт, это станет легендой. И княжества не вспомнят имя змея, требовавшего с них непомерную дань. Однажды, но не сейчас — рыдай, свирель, кричи, чтобы тебя услышал каждый камень в Матерь-горе. Пой о любви и пои свою ненависть — играй, играй, играй… До тех пор, пока не сорвёшь голос.

Песня оборвалась. Малика Горбовна пьяно покачнулась: растрёпанная, оглушённая — она словно стояла у открытого огня. Княжна бросилась на колени, оказавшись с Рацлавой лицом к лицу, и разрыдалась, прижимая к губам чужие изуродованные руки. Кровь Рацлавы мешалась с её горячими слезами.

Медовые пряди застилали её чернявое лицо. Малика целовала пальцы пастушьей дочери — что за боги могли вылепить их, раз они играют так, что сердце лопается от боли?

— Полно, княжна, — Рацлава утёрла плечом разорванные губы. Она отняла руки, чтобы подняться — затёкшие ступни не слушались, и девушка с трудом выпрямилась во весь рост.

Малика осталась сидеть у её ног и, едва Рацлава встала, властно перехватила её запястья, притягивая к себе снова.

— Спасибо, — выдохнула княжна.

— Не за что меня благодарить.

— Нет, — возразила Малика, постепенно успокаиваясь. Глаза становились гордыми и сухими. — Есть за что. Мне стало легче.

С мгновение подумав, она легко взвилась с пола, колыхнув юбками. Рацлава не знала, что сейчас на лице княжны отражались чудовищные решительность и сила.

— Обещай мне кое-что, пастушья дочь.

— Всё, что захочет госпожа, — та равнодушно качнула плечом. — Говори.

— Сыграй обо мне однажды. — В горле Малики клокотал жар. — Под самый конец.

Рацлава не знала, что она имела в виду — летний солнцеворот? Но не успела спросить — Малика, отпустив её запястья и стиснув локти, произнесла:

— Прощай.

И тогда Рацлава растерялась. Неужели всё начинается сначала? Ей снова придётся остаться наедине с Матерь-горой? Хорошая благодарность за песню — Малика убегает так, словно за ней гонятся.

— Подожди! — вскрикнула Рацлава, когда княжна разжала пальцы. — Зачем тебе уходить? Останься здесь.

— Нет, — Малика расправила плечи. — Нет, пастушья дочь, — у меня есть дело.

Она ушла так быстро, будто кто-то пустил по её следу гончих псов. Миг — и затихли шаги, развеялся едва уловимый, до смешного тонкий запах волос и кожи. Рацлава стиснула кулаки — кровь заляпала пол. Вот она, княжеская признательность. Стены начали остывать, а огни лампад зашуршали тише. Рацлава попыталась сдвинуться с места и только тогда поняла, насколько ей дурно.

Голова закружилась. Сознание дрогнуло, будто стекло от удара: жадная свирель забирала всё больше сил, а Матерь-гора ослабляла, дразнила призраками нитей, которые девушка не могла ухватить. Рацлава поскользнулась на натёкшей кровавой лужице и осела на пол — довольно, всего ей довольно. В ушах зашумело — надо уходить из этого чертога, а иначе… Рацлава не знала, что будет, но волна тошноты подкатывала к её горлу, а ноги подкашивались. Она сейчас упадёт замертво, и никто ей не поможет.

Рацлава осторожно шагнула вперёд. Она не знала, что, поднявшись снова, направилась не в ту сторону. Девушка углублялась в дальнюю часть чертога: её лампады освещали ещё хуже. Каждый новый воин, застывший в арочном углублении, был выше и грознее, чем предыдущий. Если бы Рацлава подошла к стенам, то поняла бы — по кольчугам ратников тянулись десятки щербин, хотя изваяния в начале залы были гладкими, не тронутыми оружием.

Она шла и шла, а чертог расширялся. В глубине колыхался липкий мрак, который начинали прорезать огоньки новых, куда более простых лампад. Апатит под ступнями перетекал в гранит — увидев это, Малика Горбовна бы сразу поняла, что к чему. Но княжна убежала, и никто не мог рассказать Рацлаве, до чего эти палаты не походили на владения Сармата. Ни мерцания самоцветов, ни сокровищ, ни тепла — ничего, только голый камень и ряды воинов вдоль стен.

Рацлава почувствовала, что задыхается. Последняя песня далась ей слишком тяжело. Девушка потеряла чересчур много крови и сил, и ей неоткуда было черпать новые. Сначала Матерь-гора забрала у неё запахи, теперь — звуки. Из-за шума в ушах Рацлава не различала даже собственных шагов. Марлы, которые направляли её ранее, — в их единственную ночь Сармат сам назвал это слово, марлы, — теперь не спешили на помощь. Девушка не знала и того, что они не смели показываться в этих палатах. Боялись.

— Воздуха, — протянула Рацлава жалобно, распахивая рот. — Воздуха…

Никто её не услышал. Пальцы в лоскутках обхватили мягкое горло — дышать становилось всё труднее. Рацлаве казалось, что камень обступает её со всех сторон. Матерь-гора стискивала её, душила, замуровывала в ритуальном склепе.