Год Змея

— Идите за мной! — Огонь сверкал в провалах глазниц, а пар выходил из щелей древесины.

На шипение люди отвечали гортанным гулом, и звёздное сияние крутилось над капищем. Это была тягучая ночь, долгая, и позже языки разнесли вести о ней по всем Княжьим горам. Докатилось и до медовых залов Халлегата, в котором бравый грохот щитов смешивался со скорбной колокольной песней.

Только Хьялмы там уже не было.

Топор со стола IV

За окном задували северные ветра. Ухал филин, и волки выли на бледную луну. Это была чёрная и морозная ночь — Хомбо Хаса, богиня-меведица, ударила могучей лапой и ослепила звёзды. Их сверкающие глаза она унесла в берлогу, чтобы отогреть своих детей — и не думала Хомбо Хаса ни о заплутавших лодках, ни о странниках, обречённых погибнуть во мраке. Мать заботили лишь её медвежата.

В очаге урчало жёлтое пламя, и тени набегали на покатый потолок. Их тёмные языки обвивали смуглые пальцы Пхубу — женщина плела амулет. Тени скользили по лицу юноши, укрытого ворохом шкур, пробегали по связкам оберегов и сушёных трав. Не так давно Пхубу напоила больного целебным отваром и расчесала его волосы, длинные и жидкие, гребнем. У основания костяных зубцов петлял узор: сложенные вдоль позвоночника крылья, хвост с шипами и раскрытая пасть. Этот гребень ей подарила старая дочь шамана, когда Пхубу уходила из племени.

Над кроватью медленно покачивались обереги. Поленья трещали, и шелестели травы. Грудной голос Пхубу змеился вдоль деревянных стен, пролетал над плетёными настилами — привычные для айхов цвета, красный, жёлтый и синий. Песня текла, и с ней смешивались шёпот ловцов для духов, стук бусин и шипение огня.

— Летит Тхигме над морем, и пена лижет его брюхо. — Юноша заворочался на постели. — Спит Тхигме под горой, и самоцветы греют его спину.

Пхубу протянула руку, и её палец оставил на переносице больного густой смолистый след.

— Пусть чужак набирается сил. Пусть другие чужаки возьмут его на корабль, а потом исчезнут.

Зря она привела незнакомцев в Длинный дом. С господином Пхубу не боялась никаких людей, но теперь испугалась за него самого — женщина чувствовала: зло хлынуло через порог, затаилось в углах. Что Пхубу могла сделать, чтобы защитить мужчину, которого любила?

Желтолицый юноша был беззащитен и слаб, но Пхубу знала: она бы придушила его подушкой. Если бы хоть немного верила, что иноземцы уплывут той же ночью и господин забудет о них, а жизнь потечёт так же, как прежде. Но нет: об этом плакали ветра, и ухал филин, и выли волки. Сделанного не воротишь, Пхубу. С горы покатилась лавина — так беда стремится накрыть твой дом.

Старая дочь шамана всегда говорила, что чужаки приносят с собой зло. Жаль, что Пхубу вспомнила это слишком поздно. Кому ей молиться, кому предложить в дар свою жизнь — забирайте её гибкие пальцы, и сильную спину, и чёрные волосы, которые господин целовал в их лучшие с Пхубу ночи. Женщина задумчиво касалась пучка на затылке — в нём терялись узкие тесьмы с ритуальными орнаментами. На её коленях лежал недоплетённый амулет: совиные перья, бисер, перекрещивающиеся нити и знаки, высеченные на косточках снежной лисицы. Только хватит ли жадному горю её любви?

Юноша постанывал под шкурами, борясь с горячечным сном, но Пхубу знала, что сейчас больше ничем не могла ему помочь. Половицы заскрипели под ногами — женщина тихо вышла из комнаты, пахнущей натопленным деревом и лечебным варом. Она нашла господина там, где Длинный дом переходил в скалу — вечно холодный гранитный зал. Здесь пировали чужеземцы, и здесь ворчал большой камин, чьё тепло уносили сквозняки.

Господин сидел в кресле и смотрел на пламя, лизавшее закопчённые камни. Лицо мужчины казалось дряхлым — скулы заострились, а глаза выцвели. Длинные скрюченные ногти лениво царапали подбородок, и на руках, как реки, набухали лилово-синие вены. Треугольная бородка и седые волосы сливались с холодной породой стен.

Пхубу молча опустилась у ног господина, а тот словно бы её не заметил.

Он всегда умел скрывать свои чувства. И, когда чужаки вошли в его дом, забылся лишь на мгновение — Пхубу помнила, как он вздрогнул, увидев незнакомца с ожогами. Но потом господин говорил с пришедшими, и отвечал на их вопросы, и держался спокойно и твёрдо, не выдавая своей тревоги. Но той же ночью рухнул в кресло перед одним из очагов — Пхубу не знала зрелища страшнее.

Господин выглядел мёртвым. Пляска огня отражалась в его совершенно пустых глазах, и Пхубу с ужасом понимала, что его кожа тронута инеем и тленом. Женщина различила призрак паутины в волосах и в складках морщин, наледь на ресницах. Господин сидел так до рассвета, застывший и неподвижный, — смотрел, как бесновалось пламя, вслушивался в хруст горящих веток, и трещины ползли из-под его ногтей. Он думал, и Пхубу могла только догадываться, о чём.

Сейчас господин хотя бы походил на живого, и женщина уткнулась лбом в его колени.

— Ступай спать, — попросила ласково. — Здесь слишком холодно.

Он не ответил, лишь выдохнул — изо рта пошёл пар — и закашлялся.